сентябрьских дней к нему в Верховный Совет заехал Горбачев. Они поговорили, визит был отменен, и Громыко подал в отставку. Когда его отправляли на пенсию, он попросил: оставьте мне дачу, машину и одного помощника — писать мемуары.
Генеральный секретарь Михаил Горбачев и глава правительства Николай Рыжков подписали 20 октября 1988 года документ под названием: «О материально-бытовом обеспечении Т. Громыко А.А.»: «В соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 17 октября 1988 г. № 1194-232 установить т. Громыко пенсию союзного значения пожизненно в размере 800 рублей. Сохранить за т. Громыко А.А. порядок пользования дачей и охраной, транспортом, курортными дачами, столом заказов, бытовыми учреждениями (пошивочная и др. мастерские) 9-го управления КГБ СССР, а также медицинское обслуживание в спецполиклинике и спецбольнице 4-го Главного управления при Минздраве, предоставлявшееся ему до ухода на пенсию».
В спальне Громыко прикрепил к стене распорядок дня и неукоснительно им руководствовался. Читал, много гулял. Ежедневно работал над мемуарами. Вскоре вышел его двухтомник под названием «Памятное». Читатели были разочарованы.
Эгон Бар писал потом: «Своими мемуарами он оскорбил себя — ведь они никак не могли быть у него такими бледными и скудными. Он утаил от грядущих поколений целое сокровище, унеся с собой в могилу опыт, знания и взаимосвязи исторических событий и характеристики личностей, которыми мог поделиться он один. Жаль, что этот выдающийся человек так и не смог сбросить чешую и, будучи слугой своего государства, счел не заслуживающим упоминания и излишним все, что выходило за рамки того трезвого и предельно скупого изложения, которое представлялось ему необходимым».
Однажды Громыко сказал дочери:
— Я знаю несколько таких вещей, что, если бы мир узнал о них, он просто бы ахнул.
— Папа, ты можешь об этом написать? — спросила Эмилия Андреевна.
— Нет.
— Почему?
— Я остался единственным свидетелем из тех, кто это знает. Остальные уже умерли. Никто не может подтвердить это сейчас. Нет, я не могу этого сделать. Вообще я много что знаю. Но это уйдет со мной в могилу…
И только однажды вечером, закончив работу над статьей о Сталине, бывший министр вдруг произнес:
— Какие вы счастливые, что не жили в то время, в которое жил я.
Громыко был и председателем комиссии по изданию дипломатических документов. Как вспоминают его сотрудники, если кто-то из них «усматривал в публикации того или иного документа некую угрозу возможного использования этого документа в неблаговидных целях нашими противниками», Громыко такого сотрудника поддерживал, и документ не публиковался. Громыко не подпускал к архиву даже бывших послов, которые хотели посмотреть свои собственные телеграммы. Академик Сергей Леонидович Тихвинский, который в Министерстве иностранных дел руководил историко-архивным управлением, вспоминает: Громыко не давал такого разрешения даже Александру Семеновичу Панюшкину, бывшему послу в Китае, бывшему начальнику 1-го Главного управления (внешняя разведка) КГБ, который до ухода на пенсию возглавлял отдел ЦК КПСС по работе с загранкадрами.
Возмущенный Панюшкин обратился к Суслову, тот позвонил Громыко, и тогда было сделано исключение. Но для себя Громыко не сделал исключения, и в его двухтомнике нет ни новых документов, ни каких-либо открытий.
В статье к девяностолетию Громыко Джил Беннет, заместитель директора департамента истории и архивов британского МИД, так сформулировал мнение британского Форин Офис о Громыко: «У советской машины нигде и никогда не было слуги более профессионального, добросовестного, последовательного, преданного, лояльного, хладнокровного, осторожного, самоотверженного и многострадального, чем Андрей Андреевич Громыко».
Он умер 2 июля 1989 года в больнице, не дожив двух недель до восьмидесятилетия. На следующий день семью навестил Горбачев, выразил соболезнование, предложил выбрать место для могилы.
5 июля с государственными почестями Андрея Андреевича похоронили на Новодевичьем кладбище. Лидия Дмитриевна пережила его на пять лет. Она умерла 9 марта 2004 года на девяносто третьем году жизни. Похоронили ее рядом с мужем, маленькое извещение появилось в «Известиях».
Угрюмое лицо Громыко с опущенными уголками рта в течение нескольких десятилетий олицетворяло внешнюю политику Советского Союза. Его устами Москва почти всегда говорила «нет». Главное для Громыко состояло в том, чтобы на всем земном шаре ни одна проблема не решалась без участия Советского Союза. Он презирал такие вещи, как права человека, но, пожалуй, был свободен от коммунистических догм. Он заботился только о постоянно растущем могуществе государства, которое выражалось в мощи армии, и о равенстве с Соединенными Штатами.
Убогость советской жизни и гнилость режима прошли мимо него. Он всю жизнь провел в министерском кабинете или в поездках за границу. Видел только то, что можно увидеть из окна правительственного лимузина. Он придерживался традиционной дипломатии XVIII столетия, предпочитая тайную дипломатию, основа которой — стремление ввести противника в заблуждение. Одному западному дипломату Громыко сказал:
— Возможно, вы, сэр, действительно говорите откровенно, но вообще-то правительства этого не делают.
Громыко очень жалел потом, что выдвинул Горбачева. Но способен ли был Андрей Андреевич поступить иначе? У него было природное чутье. Он всегда безошибочно ставил на фаворита. И разве мог он в конце жизни вдруг изменить себе и пойти против того, кто взял власть? Он был верным, надежным исполнителем воли вождя — Сталина, Хрущева, Брежнева. Это и помогло ему выжить.
Его жизненное кредо было: «не высовываться». Он всегда был осторожен, избегал неразумных, неверных и опасных шагов. Это одна из причин его долголетия в политике. Усердие, послушание, упорство — и так до конца жизни.
Часть четвертая
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПРИ ГОРБАЧЕВЕ
Глава 9
ЭДУАРД АМВРОСИЕВИЧ ШЕВАРДНАДЗЕ. МИНИСТР, КОТОРЫЙ СТАЛ ПРЕЗИДЕНТОМ
