принимали Сталин и Молотов и разговаривали с ним очень откровенно, как со своим человеком. Сталина интересовал вопрос о сложных отношениях с югославским правительством в эмиграции. Он спросил Молотова:
— А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито — единственного, кто фактически борется против немцев?
Молотов усмехнулся — в усмешке была ирония и самодовольство:
— Нет, это, к сожалению, невозможно. Они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в Югославии.
Сталин, повернувшись к Джиласу, сказал:
— Может быть, вы думаете, что мы забыли, кто такие англичане и кто есть Черчилль? У англичан нет большей радости, чем нагадить союзникам. А Черчилль, он такой, что, если не побережешься, он у тебя копейку из кармана утянет. Ей-богу, копейку из кармана! Рузвельт не такой — он засовывает руку только за кусками покрупнее. А Черчилль — и за копейкой.
Разговор продолжался за ужином. Джилас быстро сообразил, что Сталин оживал и приходил в хорошее настроение, когда ел и пил. Сталин спросил, на ком женился югославский король Петр II. Когда Джилас сказал, что на греческой принцессе, Сталин пошутил:
— А что, Вячеслав, если бы я или ты женился на какой-нибудь иностранной принцессе, может, из этого вышла бы какая-нибудь польза?
Молотов засмеялся, но сдержанно и беззвучно.
«Молотов — человек не очень разговорчивый, — вспоминал потом Джилас. — И если со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и непосредственным, Молотов оставался непроницаемым даже в частных разговорах.
У Молотова нельзя было проследить ни за мыслью, ни за процессом ее зарождения. Он всегда оставался замкнутым и неопределенным… Молотов всегда был без оттенков, всегда одинаков… Сталин был холоден и расчетлив не меньше Молотова. Однако у Сталина была страстная натура со множеством лиц, причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, он никогда не притворяется, а всегда искренне переживает каждую из своих ролей».
«ВЫ ЕЩЕ И ПОДХАЛИМ!»
В военные годы Сталин вновь оценил редкостную работоспособность и надежность Молотова. В августе 1942 года его назначили «первым заместителем председателя Совета Народных Комиссаров по всем вопросам работы Совнаркома СССР». Он оставался на этом посту до 1946 года, когда вновь впал в опалу. В 1943 году Молотову присвоили звание Героя Социалистического Труда.
В Наркомате иностранных дел Молотов занимал целый этаж: зал заседаний с длинным столом, собственно кабинет и комната отдыха с ванной и кроватью. На столике в комнате отдыха стояли ваза с цветами, тарелочка с очищенными грецкими орехами и ваза с фруктами, которые несколько раз в неделю доставлялись самолетом из южных республик. Выпивкой он не увлекался. Расслабляться не умел, да и трудновато наслаждаться жизнью, когда за тобой постоянно ходит охрана. Молотов любил ходить пешком, часто обсуждал какие-то вопросы, прохаживаясь по кремлевскому дворику. Перед сном полчасика читал какую-нибудь книжку.
После полуночи он ходил к Сталину на доклад и возвращался усталый и злой. По словам его помощника Валентина Бережкова, Молотов очень нервничал, если Сталин не одобрял его предложение. Тогда он ходил мрачный, и лучше было не попадаться ему на глаза. Молотов редко уезжал с работы, не убедившись, что Сталин сам отправился отдыхать. Поэтому его рабочий день заканчивался в три-четыре часа утра.
Землистый цвет лица казался признаком какого-то недуга.
«Пожалуй, единственный, кто внушал мне поистине мистический страх, был Молотов, — вспоминала переводчик Татьяна Кудрявцева. — Когда я его видела, мне всегда казалось, что передо мной живой мертвец — таким желтовато-белым было его лицо, и такая уверенность и сила исходили от него, когда он быстро проходил мимо…»
Молотов находился в отличной физической форме и вообще был потрясающе здоров. Его спасала способность засыпать мгновенно, едва голова касалась подушки. Иногда он говорил своим помощникам или начальнику охраны:
— Я пойду прилягу. Разбудите меня минут через пятнадцать.
И разбудить его следовало строго в указанное время. Работал он много и с удовольствием, переваривал огромное количество бумаг, производимых бюрократической машиной. В первую очередь Молотову докладывались документы, которые требовали срочного ответа. Потом шли записки от Сталина (их передавали не вскрывая), разведывательные сводки, расшифрованные телеграммы послов. Они с вождем были охвачены манией секретности. Не доверяли даже людям из ближайшего окружения и ограничивали их доступ к заграничной информации.
9 марта 1945 года приняли постановление о порядке рассылки шифрованных телеграмм Наркомата иностранных дел:
«1. Все шифротелеграммы важного политического характера рассылаются только тт. Сталину и Молотову.
2. С шифротелеграммами важного политического характера члены политбюро ЦК знакомятся в Особом секторе ЦК. Заместители наркома иностранных дел тт. Вышинский и Деканозов знакомятся в НКИД (по индивидуальным экземплярам).
В отношении особо секретных шифротелеграмм порядок ознакомления устанавливается т. Молотовым.
3. Заместители наркома иностранных дел СССР знакомятся в НКИД с шифротелеграммами по соответствующим странам и вопросам, которыми они непосредственно занимаются.
4. Заведующие отделами НКИД знакомятся в шифровальном отделе НКИД с шифротелеграммами по странам и вопросам, которыми они непосредственно занимаются. Шифротелеграммы для ознакомления заведующим отделами размечаются теми заместителями наркома, в ведении которых эти заведующие находятся».
Это означало, что даже руководители советской дипломатии лишались полноценной информации о происходящем в мире…
Молотов был очень организованным человеком. У него все было рассчитано по часам, а бумаги разложены на столе в строго определенном порядке. По словам помощников, он все быстро схватывал, интересовался деталями и запоминал их — он обладал прекрасной памятью. Молотов выслушивал и мнения, не совпадавшие с его собственным.
В менее секретных материалах его помощники либо отчеркивали самое главное, чтобы он сразу мог понять, о чем речь, либо складывали документы на одну тему в папку и прикалывали лист с перечислением бумаг — от кого они получены, их краткое содержание. Он прочитывал рапортичку, но мог и достать какой- то документ из папки, если он его заинтересовал. К каждой бумаге, требующей ответа, помощники прилагали проект решения. Как правило, Молотов принимал их предложения и подписывал проект решения.
Молотов сам писал себе речи. Сначала составлял план выступления, потом диктовал — ясным и четким языком. Текст отправлял помощникам и требовал замечаний. Причем замечания выслушивал с неудовольствием, но кое-что учитывал. После этого отправлял доклад читать по второму кругу, по третьему. В четвертый раз замечаний, как правило, уже не было. Тогда он возмущался:
— Вы что, не читаете документы, которые я вам даю?
Он вообще был страшно придирчивым. Михаил Степанович Капица, который со временем станет заместителем министра иностранных дел, вспоминал, как Молотов на каждом совещании отчитывал дипломата, отвечавшего за отношения с Японией и Кореей. Однажды тот не выдержал и взмолился:
— Почему, Вячеслав Михайлович, вы каждый раз отчитываете только меня? Неужели я самый тупой
