Дон Хулиан. И твоих. А началось со сплетни, позорившей мою честь. И я трус, ревнивец, негодяй, подлец, позволил этому юноше уйти из моего дома! Он оказался порядочным человеком, а я — неблагодарным. Да, неблагодарным! Ты знаешь, я живу в роскоши, я богат, но помнишь ли ты, откуда мое богатство?
Дон Северо. Нет, не помню.
Дон Хулиан. Вот она, награда за великодушный поступок, за высокий порыв, который побудил человека без лишних слов спасти своего друга.
Дон Северо. Но ведь ты из благодарности чуть не пожертвовал своей честью и счастьем. Чего еще можно требовать? Всему есть предел: и добру, и злу. Он гордый... заупрямился... и хотя ты противился, он ушел, поселился в этой конуре. Кто мог этому воспрепятствовать?
Дон Хулиан. Да все, если б занимались своими делами, а не болтали языками и не тыкали пальцем. Скажи, какое им дело до того, что я, исполняя священный долг, относился к Эрнесто как к своему сыну, а она считала его братом? Неужели только потому, что на прогулке и в театре стройный юноша появлялся рядом с моей молодой женой, можно было заподозрить их в низости? Неужели только греховная любовь соединяет мужчину и женщину? И нет ни дружбы, ни благодарности? Но даже если так, почему кто-то другой должен мстить за мою поруганную честь, когда у меня есть руки и оружие?
Дон Северо. Ты прав, посторонние не должны вмешиваться, но я твой родной брат, носящий то же имя, разве я мог молчать?
Дон Хулиан. Нет! Но ты должен был осторожно, мне одному сказать, а не устраивать бурю в моем доме.
Дон Северо. Я был слишком взволнован. Сознаю свою вину. Каюсь!
(Подходит к нему с выражением участия и нежности.)
Но ты, Хулиан, ты не виноват.
Дон Хулиан. Нет, виноват! Я с негодованием отвергаю клевету, вслух говорю «ложь», но сам думаю: «а если нет, а если правда?» Я сам себя извожу. Борюсь сам с собою. Сомнение гложет истерзанное сердце!
Дон Северо. Ты бредишь!
Дон Хулиан. Нет, я лишь исповедуюсь тебе, брат. Ты думаешь, Эрнесто все равно ушел бы, что я не сумел бы его удержать? Он ушел потому, что внутренний голос велел мне не удерживать его и, когда он уйдет, покрепче запереть дверь. Я говорил одно, а думал другое. Я говорил: «Вернись, Эрнесто», а думал: «Не возвращайся!» Он был искренен, а я лицемерил. Нет, Северо, честный человек так не поступает!
(В изнеможении падает на кресло.)
Дон Северо. Так поступает всякий, кто любит свою молодую жену! А раз она так романтична...
Дон Хулиан. Не говори о моей Теодоре! Подходя к зеркалу слишком близко, мы можем осквернить его своим дыханием, а в нем должно отражаться лазурное небо, а не змеиное жало.
Дон Северо. Наверно, так.
Дон Хулиан. Внутренняя борьба, о которой я тебе рассказал, изменила меня. Теперь я всегда грустен, сдержан. Я не тот, каким был. И жена, видя, как я переменился, наверно, думает: «Что с Хулианом? Что с моим супругом? Почему я утратила его доверие? Какие черные мысли тревожат его?» Между нами встала стена. Она нас разлучает! Мы уже не ведем доверительных бесед, исчезли улыбки, в голосах звучит горечь. Я таю в душе несправедливые подозрения. Теодора таит печаль. Я оскорблен, но и она оскорблена, оскорблено ее женское достоинство. Вот до чего мы дошли!
Дон Северо. Это путь к гибели. Надо спасать положение.
Дон Хулиан. Все усилия тщетны. Я знаю, что ее подозревать не в чем. Но может быть, подозревая ее, я уронил себя в ее глазах и не сегодня-завтра мои подозрения оправдаются?
(Хватает дона Северо за руку и говорит горячо, с плохо скрываемой ревностью.)
Я — ревнивец, я — злодей, я — тиран, а он — благороден и великодушен, кроток, покорен. Над ним ореол мученика! Да, он невольно приобрел все, что я потерял. А тут еще сплетни! Сейчас они вполне искренно говорят: «Мы ведь не влюблены!» Но, может быть, пока они будут отрицать, все изменится!
Дон Северо. Если так, Хулиан, то пускай он уезжает!
Дон Хулиан. А я хочу этому помешать.
Дон Северо. И напрасно. Он едет в Буэнос-Айрес? Скатертью дорога!
Дон Хулиан. Он уедет, а я останусь в глазах Теодоры жалким ревнивцем? Нельзя допустить, чтобы жена презирала мужа. Нельзя, чтобы она в мыслях оставалась с ним, следовала за несчастным изгнанником!
(С глухой яростью.)
Пойми, если я увижу на ее лице следы слез, то буду думать, что она плакала о нем, и задушу ее собственными руками.
Дон Северо. Так что же делать?
Дон Хулиан. Терпеть. Пускай развязкой мы будем обязаны тем, кто оклеветал нас.
Дон Северо. Кажется, сюда идут.
(Направляется в глубину сцены.)
(Входит Пепито.)
Дон Северо. И ты здесь?
Пепито (в сторону). Неужели они знают!
(Вслух.)
Вот мы и собрались. Здравствуй, дядя. Здравствуй, папа. Вы ждете Эрнесто?
Дон Северо. А то кого же?
Дон Хулиан. Ты знаешь, что этот безумец затеял?
Пепито. Кое-что слышал...
Дон Северо. Завтра в котором часу?
Пепито. Завтра он собирается уезжать, а это случится сегодня.
Дон Хулиан (удивленно). О чем ты?
Пепито. Как о чем? О том, что мне сказал Пепе Уседа, секундант виконта Небреды... Вы разве не знаете?
Дон Хулиан (твердо, предупреждая брата). Знаем.
Дон Северо. Мы...
Дон Хулиан (тихо). Молчи, Северо.
(Вслух.)
Мы знаем, что завтра он уезжает, а сегодня... рискует жизнью. И мы пришли предотвратить и дуэль, и отъезд.
(Дон Хулиан, желая выпытать подробности, делает вид, что знает о дуэли, но ясно, что он пришел только из-за отъезда Эрнесто. Оттенки диалога предоставляются таланту исполнителя.)
Дон Северо (тихо брату). Какая дуэль?
Дон Хулиан. Не знаю, но обязательно узнаю.
(Громко.)
Мы знаем от верного человека, что виконт... вызвал Эрнесто на дуэль. Говорят, дело серьезное.
(Пепито утвердительно кивает.)
Скандальная ссора и при свидетелях.
(Пепито снова кивает.)
«Лжешь!» «Я лгу?» И началось!
Пепито (перебивает с торжеством более осведомленного человека). Пощечину влепил, да еще какую!
Дон Северо. Кто кому?
Пепито. Эрнесто — обидчику.
Дон Хулиан (брату). Вот именно! Виконт вывел его из себя. И... бедный юноша
