сказанные директором дороги, настолько остроумны, что даже он, сам осмеянный, не в силах удержаться от смеха.
Павловский поднял голову, взглянул на веселые лица начальников и попытался засмеяться. Смеха не получилось — куда-то исчез голос — зато улыбка вышла на славу: широкая, во весь рот.
— Смотрите-ка, господа, ведь он еще и смеется! — сказал директор и насупился.
Смех моментально прекратился, улыбки исчезли. Улыбался лишь один Павловский.
— Смеешься, каналья! — взвизгнул директор и стремительно подскочил к Павловскому.
Колени у Павловского задрожали еще сильнее, и он снова опустил голову.
Смотреть на эту картину было неловко, лица у лагунковцев сделались серьезными, хмурыми, кое-кто из них отвернулся.
Егорке стало жалко Павловского, было удивительно — такой высокий и здоровый, а боится такого маленького и сухонького.
Постояв некоторое время без движения, директор вдруг вскинул правую руку. «Неужели хочет ударить?» — пронеслось в голове у каждого. Но директор не размахнулся; он сорвал с Павловского фуражку и пустил ее вдоль перрона. Фуражка некоторое время катилась колесом прямо, а затем повернула в сторону и легла козырьком вниз у ног Назарыча. Назарыч нагнулся, чтобы поднять ее.
— Не сметь трогать! — крикнул директор и, повернувшись к Самоте, спросил:
— Как вас?
— Дорожный мастер Кузьмичев!
— Так вот, Кузьмичев, ведите нас и показывайте. А вы, Павловский, крепче держите свою лошадь и следуйте за нами.
Самота повернулся по-военному, стукнул каблуками, сказал: «Пожалуйте!» — и направился по линии к стрелкам. Рядом с ним зашагал директор.
За ними двинулась свита, а сзади поплелся Павловский с лошадью.
Рабочие начали расходиться по домам, и вскоре на опустевшем перроне остался лишь один Назарыч. Он стоял около фуражки и не мог решить, уходить ему или не уходить.
Идя по линии, директор расспрашивал о состоянии околотка. Самота отвечал четко, без запинки и только один раз чуть было не осрамился. Случилось это как раз напротив барака.
— А это что у вас за чудеса? — директор кивнул на крышу.
Самота взглянул и обомлел — крыша барака опаршивела: травы не стало только в некоторых местах. Но главное «чудо» было не в этом, а в трубах. Хорошо выбеленные известью, они были обведены широкими черными полосами.
— Это… это наш путейский барак, ремонтники там проживают, — пролепетал перепуганный Самота.
— Барак-то барак, да уж больно трубы удивительные, как на пароходе.
— Ты вот что, Кузьмичев, — вмешался толстяк, — поставь промеж этих труб свисток, и тогда можно будет пускаться в плавание.
Шутка понравилась директору, он улыбнулся. Грозу пронесло.
Когда обход был окончен, Самота проводил начальство до вагонов и отправился домой. У барака толпились рабочие. Самота подошел к ним:
— Чего толпитесь?
— Ждем начальство, ведь у нас-то оно не было, — сказал Антон Кондратьевич.
— Это зачем же тебе оно потребовалось?
— Поговорить хотели.
— Может быть, тебе еще и какавы с кофеем захотелось?
— Не мешало бы и какаву.
— Погоди, я тебе задам какаву, — кивнул Самота на крышу барака.
— А лучше бы всего ведро водки, — сказал Аким Пузырев. — Эх, и гульнули бы по случаю такого праздничка. Вы, Степан Степанович, походатайствуйте там.
— Я вам походатайствую… Господа водки не пьют, они вина употребляют.
— Несчастные они люди, — вздохнул Аким Пузырев.
— Ну, ну! — Самота погрозил пальцем и пошел домой.
Минут через тридцать служебный поезд пронесся мимо барака — большой господин торопился на следующую станцию.
ВЕСЕЛОЕ ГОРЕ
После встречи с искалеченным солдатом Егорка перестал выбегать к путевой насыпи, когда проносились пассажирские поезда. Забросил он и свою игру в дежурного по станции.
Однажды в воскресенье Егорка долго играл на улице и захотел есть. Дома никого не было: отец дежурил, мать сидела с бабами на лавочке около барака, Феня с братишками играла во дворе. Егорка заскочил в избу, отломил краюху хлеба и только хотел налить в кружку молока, как раздался паровозный гудок и начала вздрагивать казарма: со станции Протасовка шел поезд «Встречу», — решил Егорка. Паровоз вот-вот должен был показаться в окошечке. Палочку-жезл искать было некогда, да и не нужно: ее вполне могла заменить кружка. Егорка положил хлеб, взял в правую руку кружку, забрался на нары и замер. Но что такое? Ждет он, ждет, а паровоза все нет и нет. Вдруг казарма перестала дрожать, и раздался еще один гудок — протяжный, жалобный. «Беда стряслась», — догадался Егорка и моментально выскочил на крыльцо.
Прямо против барака стоял пассажирский поезд. Егорка прыгнул на землю и во весь дух понесся на линию. У путевой насыпи он нагнал Гришку:
— Что стряслось?
— Наверное, вагоны сошли с рельсов, — ответил Гришка.
Ребята торопливо забрались на насыпь. Все вагоны стояли прямо, на рельсах, а вот с паровозом творилось что-то неладное: виднелась только труба, остальное же: тендер, колеса, будка машиниста и вся передняя часть — было окутано густой пеленой пара. Подойти к паровозу ребята не решались.
На разъезде время от времени случались кое-какие происшествия: останавливались поезда у закрытого семафора, загорались вагонные буксы, а однажды даже вагон сошел на стрелке с рельсов, но чтобы паровоз испортился — такого еще не было.
Захлебывающимся от волнения голосом Егорка сказал:
— Наверное, котел взорвался.
— Нет, — возразил Гришка, — еще не взорвался. Если бы он взорвался, то весь состав раскрошило бы в щепки, а пассажиров разорвало бы на кусочки. Я знаю. Один раз, когда мы с тятей были на станции Протасовка, взорвался котел, так паровозная труба взвилась под облака и улетела. Ее потом нашли за речкой в кустах. Тогда вот так же паровоз парил-парил, а потом как трахнет.
— И ты видел?
— Собственными глазами. Я стоял рядышком.
— И всегда ты, Гришка, врешь. Если бы ты стоял рядышком, тебя тоже разорвало бы на кусочки, и ты теперь был бы не живой, а мертвый.
— Конечно, разорвало бы, — согласился Гришка, — если бы я не умел спасаться. А то я как сделал. Взял да сразу же брякнулся на землю. Ты, Егорка, тоже всегда так делай, когда что-нибудь взрывается — ложись на землю. Тогда ни один осколок не попадет в тебя, ну, а если окарябает немножко, то ничего.
Егорка не поверил Гришке, но спорить не стал — очень хотелось узнать, что же случилось с паровозом. Но как узнать? Приближаться к нему боязно, вдруг он и в самом деле взорвется.
— Раз ты умеешь спасаться, иди и узнай, а я побуду тут, — сказал Егорка.
— И пойду.
Гришка сделал несколько шагов, остановился, потоптался на месте и вернулся обратно.
— Ага, струсил? — укорил Егорка.
