— Об этом пусть заботится казна.
— Так ведь мы же все растащим и поделим: у тебя будет колесо, у меня тендер. Антону Кондратьевичу достанется стрелочная будка, а Лукьянчиков будет владеть семафором.
— Вот будет житье, так житье! — подхватил со смехом Аким Пузырев, — Надо, скажем, мне съездить на станцию Протасовка — я к соседям: у одного прошу колесо, у другого тендер, а у третьего котел. Соберу все, налажу и поехал. Одобряю. Только вот что нужно не забыть — Пашке обязательно надо отдать свисток, чтобы он, когда напьется и залезет на барак, не горланил, а свистел.
Слова Пузырева рассмешили всех, Пашка же махнул рукой: «А ну вас» — и подался в угол. Когда смех затих, он снова подошел к столу.
— Забыл чего? — спросил Аким Пузырев.
— Не забыл, а надумал. Надо к казне приставить своих надежных людей и пусть они управляют. Вот как!
— Правильно, Павел! — одобрил Тырнов. — Своих, надежных и умных.
— А где их взять, надежных и умных? — спросил Вощин. — Давно известно, что умники самые первеющие воры. Все растащат.
— Надежные люди, Антон Кондратьевич, есть, — отозвался Шатров.
— Что-то не слышал.
— Ну если не слышал, так послушай.
Шатров оглядел всех и только хотел приступить к очередному рассказу, как открылась дверь и на пороге появился Самота.
Не поздоровавшись, Самота спустился со ступенек и спросил:
— Что у вас тут за сборище?
— Да вот беседуем, — ответил Тырнов.
— Беседуете? А по какому случаю-то, а? — Самота подошел к столу и увидел Шатрова. — Ага, вон оно что, Шатров прибыл!
— Так точно, Степан Степанович, здравствуйте! Шатров встал и протянул руку.
— Насовсем, значит? — поинтересовался, здороваясь, Самота.
— Насовсем.
— Без руки?
— Без руки.
— Ну, ничего, — утешил Самота. — Некоторые совсем не вернулись, царствие им небесное.
— Им небесное, а нам земное.
— Чего это нам, чего? — не понял Самота.
— Да царство-то.
— Ну, какое тебе царство.
— Да мне не царство, мне хотя бы какую-нибудь работенку получить. Устроите?
Самота посмотрел пристально на Шатрова — уж слишком он боек на язык стал — и, задержав взгляд на пустом рукаве, сказал:
— Нет, что ты, с одной нельзя.
— А как жить?
— Отечество позаботится, может, пособие будут выдавать. Наша казна…
— Казна наша, Степан Степанович, выказнилась.
— Это как же понимать?
— В трубу вылетела: деньги ушли на смертоубийство.
— Погоди, погоди, Шатров, ты что-то того…
Самота засуетился, повернул голову вправо, влево, даже на печку взглянул и, должно быть поняв, о чем перед его приходом шел разговор, уставился на Тырнова:
— А про что беседуете-то?
— Да про всякое разное, — Тырнов улыбнулся.
— Это я вижу: про всякое разное… В казенном помещении не дозволено, вот что. Понимать надо.
— А вот мы и стараемся понять, что к чему. Хотите — садитесь и вы с нами.
Ни слова не говоря, Самота повернулся и зашагал к двери. Поднявшись на верхнюю ступеньку, он остановился и некоторое время смотрел на собравшихся. Лицо его надулось, щеки покраснели… «Сейчас начнет кричать, распоряжаться, — подумал Егорка. — А Антон Кондратьевич или Аким Пузырев будут тихо оправдываться». Но нет, на этот раз ни Вощин, ни Пузырев не смутились, да и все остальные смотрели на мастера так же, как и он на них, — пристально и сердито.
Самота буркнул что-то под нос и быстро вышел.
— Скатертью дорожка, — сказал Аким Пузырев, когда закрылась дверь.
После ухода Самоты рабочие несколько минут разговаривали между собой о чем придется. Потом Антон Кондратьевич напомнил:
— Ну что же, Никита Аверьянович, бей, раз замахнулся — рассказывай про своих надежных да умных людей.
— Такие люди называются большевиками, — начал Шатров. — Многие слышали о них и знают их еще по пятому году. Они тогда были самыми правильными защитниками рабочих и крестьян.
— Слышали, — заметил Вощин. — А вышло тогда что? Царь испугался, издал манифест: мертвым свобода, живых — под арест.
— Помнишь, значит, Кондратьевич?
— А как же. Меня в то время судьба занесла в Самару. Я там в депо работал. А деповские, знаешь, какой народ? Но я ни в какие дела не ввязывался, все держался стороной, однако и мне перепало. Пошел как-то за город рыбку на Волге поудить и очутился недалеко от одного лесочка, а в нем в это время как раз собрались наши рабочие. Чего они там обсуждали, не знаю, только в самый разгар ихнего собрания наскочили казаки и давай их разгонять. Я струхнул, смотал свои удочки и наутек. Выбрался на дорогу, а навстречу мне лихой казак — ну точь-в-точь такой же, какого сейчас рисуют на папиросных коробках, то есть, как Кузьма Крючков: лампасы, фуражка набекрень, здоровенный чуб. Только вместо пики в руках плетка. Осадил он передо мной лошадь и спрашивает: «Ты тоже там был?» Я говорю: «Нет, я тут случайно оказался, рыбку удил». — «А много, — спрашивает, — наловил?» — «Да нет, мало». Он опять: «А щуку не поймал?» Отвечаю: «Какая там щука — одна мелочь». Он тогда посочувствовал; «Плохи твои дела, но ты не горюй, сейчас я тебе дам большую щуку». Сказал он эти слова, вздыбил коня, размахнулся да как полосанет меня плеткой по спине. Я белого света невзвидел, а он захохотал и помчался дальше.
— И хорошо, что помнишь, — продолжал Шатров. — Только сейчас не пятый год. Теперь большевиков стало больше: они и на заводах, и на железных дорогах, и на позициях, и в селах. Они помогают народу разобраться, что к чему. Когда понадобится, они сумеют одолеть и казаков и кого угодно.
— Никита Аверьянович, — вмешался в разговор Аким Пузырев. — Я слышал, за самого главного у них Ленин. Что это за человек, может, видел?
— Нет, я его не видел, а слышал о нем много. Ленин очень башковитый, очень честный и очень простой человек. Всю душу отдает за народ: сидел не раз в остроге, был в ссылке, а брата его старшего еще прежний царь повесил. Ленин говорит, что до тех пор на белом свете будут войны, нищета и всякие неурядицы, пока вся власть не перейдет к трудящимся людям.
— Сказать легко, а вот сделать как? — заметил Аким Пузырев. — У них же в руках все: и капитал, и заводы, и земли, и оружие.
— Сейчас много оружия и в наших руках — у солдат, — ответил Шатров. — А потом, если объединиться всем покрепче — ведь нас в сто раз больше, чем их, — то мы отберем у них все.
— Так ведь опять же война?
— Правильно — война, только не такая, как эта. Сейчас мы бьемся за ихний интерес, а тогда будем драться за свою лучшую жизнь, а за свой интерес повоевать не зазорно. И поднимутся за него все: и стар и мал.
Долго еще слушали Шатрова. Слушал его и Егорка — Гришка задремал, — слушал и рассуждал сам с собой:
