лестницей.
— Слуги? — спросила я, уставившись на него. — У нас нет слуг.
Пирс выглядел таким же удивленным, как я себя чувствовала.
— Но ковры, фотографии, тепло вашего дома, его обстановка… — он замолчал, вопросительно разведя руками, и я покраснела, когда до меня дошло.
— Пирс, — смущенно начала я. — Мы принадлежим к среднему классу. А единственный раз, когда у меня был слуга, это когда Робби проиграл пари и драил мою комнату целый месяц.
Его рот приоткрылся.
— Это средний класс?
И я кивнула, вытянув сверху шнур и всем весом повиснув на нем.
— Большая часть города.
Люк сдвинулся всего на дюйм, и руки ослабли. Веревка вырвалась, люк захлопнулся, а я свалилась на четвереньки. Противно. Пирс взял шнур и встал под люком. Он был ненамного меня выше, но намного мускулистее.
— Я сама могу, — сказала я, но руки дрожали. Я наблюдала, как он потянул вниз, и лестница опустилась, будто ничего не весила. Но весила она прилично. Пирс посмотрел наверх в темноту, подул прохладный воздух, и он вздрогнул, когда я включила свет.
— Простите, — сказала я и, пользуясь его удивлением, прошла мимо него и поднялась по лестнице. — Я сейчас вернусь, — проговорила я, наслаждаясь прохладным воздухом с ароматами древесины и пыли. Шум от проезжавших машин звучал здесь странно и близко. Обхватив себя руками, я смотрела на разные коробки, сваленные в кучу, как воспоминания в человеческом мозге. Все такое знакомое. Слабая улыбка появилась на лице, и я шагнула к украшениям на Хэллоуин, дотронувшись рукой до пыльной коробки. Мои глаза загорелись, увидев ящики с красными пометками, где хранились мои мягкие игрушки. У меня их было около двухсот, все собранные во время моего лечения. Я придумывала им имена как моим настоящим друзьям, которых у меня не было в больнице. Я знала, мама хотела выбросить их, но у меня рука не поднималась, и как только я перееду, я заберу их с собой. Я подняла одну коробку и отложила ее в сторону, чтобы посмотреть на ту, которая стояла под ней. Это были папины вещи, спрятанные моей мамой в припадке меланхолии. Некоторые из его любимых вещей. Я вцепилась ногтями в крышку коробки, кряхтя, когда она не собиралась открываться. Боже, ее гвоздями, что ли, прибили?
— Позвольте мне, — раздался за мной голос Пирса, и его рука коснулась моего локтя. Я подскочила.
— Святое дерьмо! — воскликнула я, потом закрыла рот, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — О! Мне очень жаль. Я не знала, что вы здесь.
Шок Пирса от моей брани почти растворился в смехе.
— Мои извинения, — сказал он, я отодвинулась и Пирс открыл коробку с завидной легкостью. — Я люблю чердаки. Они мирные, как Божьи церкви. Одинокие и обособленные, но человек может услышать глас Божий и понять себя. Прошлое хранится, как старые воспоминания, скрытые, но не забытые.
Прислушиваясь к холодной ночи, я улыбнулась.
— Я точно знаю, о чем вы говорите.
Смотря под ноги, я последовала за ним к лестнице. Он взял коробку из моих рук и жестом показал идти перед ним, что я и сделала, польщенная столь рыцарским поведением. Плечи сразу же охватило теплом, как только я спустилась, и я подождала в стороне, пока спустится Пирс. Он снова передал мне коробку, чтобы самому закрыть люк, и, колеблясь, посмотрел на лампу, освещающую чердак. Затем, не спрашивая моего разрешения, протянул руку к выключателю и щелкнул его вниз. Естественно, свет погас. Восхищенная улыбка озарила его лицо, и я загадала, поиграет он с выключателем или нет, но к его чести он сложил лестницу и задвинул ее наверх. Я наблюдала за его взглядом, будто запоминающим каждое движение и результат.
— Спасибо, — сказала я, и пошла перед ним на кухню с коробкой в руках. Кофеварка уже вовсю кипела и булькала, и Пирс посмотрел на нее, выясняя, откуда исходит богатый аромат, заполнивший всю кухню.
— А кофе не перельется через край? — спросил он, задумчиво наблюдая за кофе-машиной.
— Я сейчас налью, — сказала я, подходя к шкафу. Аромат стал еще насыщенней, когда я наполнила две чашки и передала ему одну, коснувшись его пальцев. Он улыбнулся, и что-то екнуло в моей груди. Боже, я же не влюбилась в него. Он мертвый. Но какая у него красивая, озорная улыбка.
— Надеюсь, я не совершу ошибки, выпив это? — спросил он. — Насколько я живой?
Я пожала плечами, и он пригубил кружку, глядя на меня через край, так что у меня перехватило дыхание. Боже, у него прекрасные глаза. Тут его брови поползли вверх, и он сильно закашлялся.
— О, черт возьми, — воскликнула я, и, вспомнив, что не стоит ругаться, я забрала у него чашку, прежде чем он обольется. — Я так сожалею, вы не можете пить, да?
— Крепкий, — ахнул он, синие глаза блестели, как драгоценные камни, поскольку на них выступили слезы. — Действительно крепкий.
Я поднесла свою чашку ко рту и отхлебнула. Мой рот сморщился, и я заставила себя проглотить это пойло. Дерьмо, мама заполнила фильтр так, что столько кофеина может умертвить кошку.
— Фу, это нельзя пить, — проговорила я, взяв чашки, и направилась к раковине. — Это ужасно.
— Нет, это хорошо, — я замерла, когда он поймал меня за руку. Я повернулась к нему, все еще чувствуя его прикосновение. Где-то во мне стала зарождаться медленная дрожь, и я попыталась заглушить ее, прежде чем она достигнет тела. Я вдруг очень хорошо поняла, что мы тут одни. Я почти слышала его мысли, которые вертелись вокруг того же. Что-то может произойти. Он был другим. Сильный, но не уверенный. Умный, но потерянный. Он знал о моей болезни и не обращался со мной как с ребенком. Он мне нравился. И даже больше. И ему нужна моя помощь. Никто никогда не нуждался в моей помощи прежде. Никто. Особенно кто-то такой умный и сильный, как он.
— Это непригодно для питья, — ответила я, когда голос вернулся ко мне, и он взял чашку из моих рук.
— Все, что вы делаете, божественно, — сказал он, улыбаясь, как сам дьявол, и я почувствовала, как сердце выпрыгивает из груди, поскольку он явно со мной заигрывал. Его пальцы перестали касаться моих, и присутствие духа вернулось ко мне. Я не какая-то дебютантка, чтобы упасть в обморок от внимания к своей персоне, но все же было безумно приятно видеть, как человек пьет ради меня отвратительное варево. Я нахмурила брови и подумала, как далеко он зайдет. В голове были мысли, не остановить ли его попытки польстить мне, выпив эту гадость.
— Благодарю вас, Пирс, — сказала я, улыбаясь. — Вы истинный джентльмен.
Я отвернулась, чтобы открыть окно, оглянувшись через плечо как раз в тот момент, когда он печально вздохнул, глядя в кружку. Десять против одного, он собирался это вылить.
Пыль защекотала в носу, когда я открыла коробку. Медленная улыбка появилась на губах, когда я посмотрела туда и увидела папу в каждой вещи. Он создал очень много вещей самостоятельно, при помощи магии лей-линий, и, будучи больной, я сидела дома большую часть времени и часто видела его за разработкой новых способов для поимки плохих парней. Одно из ранних воспоминаний было о том, как мы сидим за столом. У меня цветные карандаши, у него магнитный мел, и пока я разукрашивала эльфов и фей, он рисовал пентаграммы, растапливал воск и записывал какие-то лей-линейные заметки, пока мама вскидывала руки и жаловалась на запах, тайно гордясь папой. Улыбаясь прошлому, я провела рукой по волосам, вспоминая, как они вставали дыбом во время папиных экспериментов с лей-линейной магией, и его радостный взгляд, когда эксперимент удавался.
Тихий стук поставленной на стол чашки отвлек меня от воспоминаний, и я посмотрела на Пирса.
— Есть ли тут что-нибудь, что можно использовать? — спросила я, толкая коробку поближе к нему, и мы оба склонились над ней. — Я больше ведьма земли. Или буду ей, когда получу лицензию.
— Мисс Рэйчел, — сказал он, шутливо переведя взгляд на окно и мозолистыми пальцами указывая на окрестности. — Не много я встречал ведьм, способных с непревзойдённым мастерством устраивать беспорядки и предоставлять тела неуспокоенным душам. — В глазах мелькнула улыбка. — Пусть даже на одну ночь.
Смутившись, я пожала одним плечом.
