опустил голову, почти не шевелился. Я услышал краем уха:
– Мне говорили… А я не верил… Думал, выдурится.
– Да прости ты ее, Сережа. Легче станет.
– Тогда, получается, всех нужно прощать?
Я подошел и вежливо попросил Степана Алексеевича отойти. Он узнал меня.
– Все-таки решил душегуб исповедаться? Ехать нужно?
– Нет, – сказал я, – вы не видите, что происходит? ОПСВНСП приехал!
Подошел начальник отряда, майор Нагорный.
– Вы давно у себя в кабинете не были? – спросил он.
– С утра, – сказал Степан Алексеевич, – видите, людей сколько.
Тогда я наклонился и прошептал ему на ухо:
– У вас там БОПТ[23] с заложником.
Я, наверное, не по порядку рассказываю, поэтому не все понятно. В 8.00 я обнаружил мертвых охранников в поле. Узника не было, но убийцы оставили свой знак – мертвого голубя. Нас инструктировали на эту тему, это был знак БОПТов.
Они себя так, конечно, не называли, им это название присвоил ГОП. Кроме Нормальных Людей, государственных работников и даже ИНООНЧей, существовали они – Богом Проклятые Террористы. Их тактика была проста: захватывать государственных работников и Нормальных Людей, требовать освобождения своих соратников, а в случае чего – убивать заложников и создавать тем самым страх в обществе, неверие людей в то, что государство может их защитить. Знак БОПТов, мертвый голубь, означал убитую свободу (конечно же это просто цитата, информация с закрытой лекции, которую нам читали в Высшей Школе ФСОЗОП. Я не хотел бы, чтобы кто-то воспринимал это как мою личную Устную Речь). Количество же голубей, оставленных на месте преступления, означало количество взятых заложников. Все мы помним случай двадцать шестого года в Иркутске со ста пятьюдесятью шестью голубями. Дрожь пробирает, когда вспоминаешь об этом.
Под убитой свободой они понимали события двадцатого года, когда государство нанесло известный теперь всем школьникам Упреждающий Удар, когда за две недели было расстреляно большинство ИНООНЧей и количественно в стране наконец-то стали преобладать Нормальные Люди.
Последний раз БОПТы напоминали о себе пару лет назад во Владивостоке (тоже с жертвами), а потом вроде как все затихло. Появлялись они всегда неожиданно, исчезали – тоже, как будто проваливались сквозь землю. Методы борьбы с ними не были выработаны, закон о запрете голубятен толком ничего не дал: голубятен не стало, а террористы оставались.
Мозг работает быстро в экстремальной ситуации. А уж экстремальнее этой представить было сложно. Два часа назад я был успешным молодым человеком, счастливым, женатым, сделавшим за несколько лет отличную карьеру по системе ГоПКРНЛ[24], дошедшим до ФСОЗОПа. И все рухнуло в один момент. Никто бы не ругал меня за историю с рекой, за попытку пойти пешком, если бы я сейчас лежал мертвый рядом с офицером.
Но я не должен был их отпускать. Теперь же – полностью проваленное дело, трупы, а я… почему-то жив. Что это? Преступная халатность? Или… Меня могут посчитать сообщником.
В общем, можете себе представить, что было в моей голове в тот момент. С другой стороны, факт террористического акта налицо. Вскоре террористы должны были заявить о себе, вступить в переговоры, что-то потребовать. Почему они взяли в заложники именно Узника, было непонятно. Куда логичнее и весомее захватить офицера как представителя власти. Может, они освободили Васю в заранее подготовленной засаде, может, они его сообщники? Но как они могли знать, когда и где ждать нас? Нет, это невозможно. Или просто решили, что раз кого-то так серьезно конвоируют, то он – важная шишка и за него можно что-то вытребовать?
В любом случае, чего гадать? Я не Бог и не СКУНС[25], меня там не было, в чужую голову залезть не могу. Но я должен был любой ценой очень быстро все исправить и произвести Приведение в Исполнение. В конце концов, именно это было моей обязанностью. А теперь стало еще и шансом. Я должен был найти и освободить Васю!
Я забрал из офицерского планшета бумаги, оттащил трупы в лес, прикрыл, как мог, ветками. Добежал до реки. Будучи, видимо, в состоянии аффекта, не почувствовал холода апрельской воды. Выбрался на берег, ничего не сказал водителю и побежал к основной трассе. Запыхался, устал, вышел на дорогу. Поднял две руки, развернув большие пальцы внутрь – это всем известный знак, что голосует представитель власти и штатский должен остановиться. Темная точка вдали замедлила ход, но деваться было некуда – я уже их заметил. Почтительно, медленнее разрешенных на междугородке 70 км/ч, подъехала и остановилась новая оранжевая «Лада-Барклай».
Я показал удостоверение и вежливо сказал:
– Добрый день. Будьте любезны, отвезите меня на Единства, сорок три к центральному управлению ФСОЗОП.
Молодой парень в шортах и майке побледнел, девушка рядом с ним опустила голову. Я сел сзади. Поехали.
– Вы, пожалуйста, извините, что я мокрый. Салон вам могу испортить.
Парень молчал, только кивнул головой. Проехали Самохино, развернулись. Я вдруг понял, что оставил в микроавтобусе свой служебный ИПСС[26].
– Остановите на заправке, пожалуйста.
Остановились. Я зашел внутрь, спросил сотрудника:
– Телефон работает?
– Конечно. Вам «птичку»[27] или по руке?
– По руке.
Положил в кабинке руку на панель, снял трубку.
– Положите трубку, – сказала машина, – дождитесь окончания идентификации.
Это была старая система, очень долго соображала. Их тогда, в двадцатом, массово устанавливали после запрета мобильной связи. Конечно, было не очень удобно, но все же спокойнее для самих граждан: ведь если тебе нечего скрывать, то идентифицируйся согласно закону и разговаривай. А если ты маньяк, ИНООНЧ или БОПТ, то уж извини. Загорелся зеленый огонек, я набрал номер. Ответил Аркадий Игоревич, мой начальник.
– Аркадий Игоревич, добрый день… Плохо слышно… Я с обычного телефона, тут проблема со связью… Да… Просто, чтобы не выпадать, решил позвонить… Чтобы в курсе вас держать… Сейчас по плану на фестиваль собирался.
Я так хитро построил фразу, чтобы он меня не спрашивал, как прошло Приведение. Мол, раз уже на фестиваль еду, то, значит, нормально прошло. Тем более – связь плохая, тем более – не все по общественному телефону.
– Слушай, хорошо, что позвонил, – ответил начальник, – тут не до фестиваля. Приезжай скорее, есть информация.
На ФСОЗОПовском языке «есть информация» означало нечто совсем серьезное. Чаще всего – терроризм.
Я вернулся в машину, поехали.
– Будьте так любезны, – сказал я, – прибавьте скорость под мою ответственность.
Парню было очень страшно. Он разогнался.
– Как «Барклай» тянет? – спросил я. – Говорят, подвеска жестковата?
Сам я машину не водил и в них не разбирался: просто знал, что так обычно спрашивают, когда хотят поговорить об автомобилях.
Мне было очень страшно.
В штабе собрались все: и ОПСВНСП[28], и ОПИПУЛ[29], и даже представитель ГИВТ[30], а они вообще серьезные ребята: никто толком не знает, как это расшифровывается.
Информация, о которой намекал по телефону Аркадий Игоревич, была следующей: какой-то БОПТ позвонил по чужому или фальшивому ПТИЧу сообщил о захвате заложника. Где он, что он – неизвестно.
