Хиликс не прерывала этот хаотичный поток мыслей — сейчас Халдан был не взрослым мужчиной, а беззащитным, отчаявшимся ребенком.
Исповедь принесла облегчение, и он начал проваливаться в сон, как вдруг перед глазами возникло искаженное болью лицо отца. Он внутренне сжался и простонал:
— Это я должен был умереть!
Хиликс носовым платком отерла его лоб и шепнула:
— Единственный мой, единственный…
Ее голос сдерживал нарастающую волну раскаяния, которая вновь заливала сознание. Хиликс прижала к себе голову юноши, словно хотела защитить от внутренней бури.
Он почувствовал, как ее рука перестала ерошить волосы, но сквозь закрытые веки не увидеть, как эта рука быстрым движением расстегнула блузку. Всей своей кожей он ощутил шелковистость тела, прильнувшего к нему, и почувствовал на губах дыхание девушки, прошептавшей:
— Ну же, пей жизнь, мой малыш, мой дорогой!
И, увидев, как она изначально прекрасна и исполнена чистоты, он впервые взял ее — никогда прежде, даже в самых смелых, снах ему не представлялось такое блаженство.
Утром Халдан вернулся к занятиям.
Раскаяние долго преследовало его, пока не сменилось сожалением, словно поступок Хиликс оправдывал смерть отца.
До возвращения четы Малькольмов оставалось четыре месяца, и влюбленные проводили оставшиеся часы так же, как в тот памятный черно-белый вторник. Халдан был ненасытен — эти двое воскрешали и тут же опробовали древние ласки влюбленных. Она была его возлюбленной, он — ее любимым; в разговорах они пользовались только этими архаичными терминами.
Даже удовлетворив свою страсть, Халдан радовался простой возможности говорить с Хиликс, касаться ее и отыскивать все новые, доселе скрытые достоинства ее души.
Однако она не всегда была средоточием усладе.
Однажды, когда юноша в очередной раз восторгался ее искусством, она призналась:
— Любимый, одному из нас всегда приходится проявлять инициативу. Если бы я не воспользовалась случаем после смерти твоего отца и не обольстила тебя, мы до сих пор сидели бы на диване держась за руки.
Как-то Халдан спросил, почему она не любит Мильтона.
— Мне не нравится его негодующий тон защитника морали. Между тем грех необходим, и у дьявола лучшие аргументы. Мильтон был на стороне государственного режима еще до того, как сам режим начал существовать. Он апологет социологов!
Время стремительно мчалось, подводя их к последней совместной субботе.
В начале апреля, когда в запасе оставалось всего три свидания, Халдан, явившись на конспиративную квартиру, обнаружил, что Хиликс ждет его. Обычно первым приходил он — смахивал пыль, проверял, нет ли микрофонов, и ставил в вазу цветы, превратившиеся в неотъемлемую часть их встреч.
На улице моросило после очередного шторма. Печальная Хиликс стояла у окна и даже не помогла Халдану расставить цветы.
Юноша понимал ее настроение. Он и сам чувствовал себя не лучше. Со стены давно исчез календарь, было решено не упоминать оставшихся дней.
Покончив с цветами, он встал за спиной девушки, обнял ее и проговорил:
— Теперь я понимаю, что значит пытка сжатым временем из того глупого куплетика.
В ее глазах блеснули слезы. Она положила руку на плечо юноши и устало направилась с ним к дивану.
— Ты права, милая. Учитывая, что у нас впереди всего три свидания, мы не можем расточать их словно пара стариков, ищущих друг у друга поддержки перед неотвратимостью смерти.
Однако, вместо того чтобы ответить на его ласки, девушка лишь сжала его ладонь, не в силах оторвать взгляд от окна.
Неожиданно она заговорила, и ее голос был наполнен безграничной печалью:
— «Сжатым временем распятый, ты устал от мук.
Так прими же в дар богатый смерть из милых рук».
Халдан, я беременна.
— О, господи!
Рука, которой он собирался обнять ее, безвольно повисла вдоль тела.
Халдан почти физически почувствовал присутствие государства.
Битва с драконом в необозримом будущем, когда у него будет добрый конь, острое копье и доспехи, это не встреча с пышущей огнем бестией сейчас, когда он совершенно беззащитен.
Ситуация была безвыходной. Эта девушка с нежным телом и хрупкими косточками носила в себе свидетельство преступления, способное уничтожить их обоих.
— Ты уверена?
— Да.
Халдан встал и принялся ходить по комнате.
— Но ведь есть какие-то средства…
— Попробуй купить их в аптеке, и тебя арестуют на месте.
— Какой-то француз в свое время писал, что бег на четвереньках может вызвать выкидыш?
— Это был Руссо, — ответила она, — и там речь шла об облегчении родов.
— Вот если бы тебя поместить в центрифугу!
— Исключено, разве что мне надо было лететь на другую планету.
Тяжело вздохнув, юноша сел на диван.
— Может, прыжки с трамплина…
— С каких это пор специалистке пристало поступать, как обыкновенной циркачке?
Он на минуту задумался. Хиликс могла поехать в луна-парк, взять билет на «Американские горы», сесть в вагончик и откинуться назад, чтобы придать шейке матки необходимый угол…
— Мне кажется… — начал юноша, и только тут заметил, что если бы парчовый тигр со спинки дивана прыгнул вперед, он не попал бы лапой по носу самца косули, служившего подставкой лампы, а угодил бы ему в глаз.
— Ну, продолжай, что там тебе кажется?
— Мне кажется, это теперь не имеет никакого значения. Он встал, подошел к лампе и поднял ее. Вогнутое основание прикрывало маленький металлический предмет — он лежал на столе, не больше тарантула, но намного опаснее его. Все, о чем они говорили, передавалось в нужное место, вне пределов квартиры.
Где находилась приемная станция? На соседней улице? В соседнем доме? А может, за стенкой?
Где бы ни сидел оператор, он услышал, что лампа поднята. Услышал, что юноша зажал микрофон в руке и несет к одному из боковых окон, и, наконец, услышал треск, когда микрофон разбился о тротуар восемью этажами ниже.
— Зачем ты это сделал! — Теперь они обвинят тебя в преднамеренной порче государственного имущества. Уж они постараются сделать так, чтобы ты пожалел об этом!
Гнев к страх сменяли друг друга, а он стоял перед нею, внешне совершенно спокойный, и готовился сказать прощальные слова единственному любимому существу.
Он сознавал, что в теперешнем состоянии девушка запомнит немногое, и конечно все забудет, если он не облачит свои мысли в хорошо знакомую ей высокопарную форму. Тогда, возможно, она навсегда сохранит их в памяти. Поэтому, с вдохновением, порожденным отчаянием, он проговорил:
— Я пожалею о том, что сделал? Нет! Никогда я не раскаюсь в своем поступке и не сдамся, даже в руках палачей. Я буду гордиться им!
— Но что нам делать, Халдан?
— Любимая, не знаю, какую дорогу выберешь ты, но я решил бороться. Бороться на Земле, бороться в шахтах Венеры, а если понадобится, то и среди льдов Ада. И я не сдамся! Может, я не кузнец собственного счастья, но я хозяин своего разума и не отступлю, не отдохну, пока мы не построим на Земле царства свободы… — голос юноши упал — и или смерти!
С бледным от гнева лицом он сел рядом с девушкой, раз за разом ударяя кулаком о ладонь.
Живой ум Хиликс сразу уловил суть. Прижавшись к нему и гладя его по волосам, она проговорила:
— Ты такой умный и смелый! Я не в силах изменить твое решение, но если бы даже смогла поднять руку и приказать улике, которую ношу в себе: «Прочь, пятно позора» — мое сердце кричало бы: «Останься!» — потому что рука моя хотела бы не ударить, а сшить из света звезд детское приданое, красивее которого никогда не было…
О, я варила бы тебе кофе и пекла рогалики, и подавала тебе днем чай, а вечером — какао. Когда «буду далеко-далеко, вспоминай меня хоть иногда.»
Голос ее дрогнул, и больше она не смогла ничего сказать.
У Халдана в горле тоже стоял ком, но он собрал все силы и, обернувшись к Хиликс, произнес:
— Помни! И я всегда буду помнить наш апрель и смех сквозь слезы. Ты пришла ко мне во мраке, неся с собой блаженство. Из пряжи той ночи сотканы сны, и наша встреча дарит мне веру, что смерть тоже всего лишь приятный сон… Ты навсегда останешься в моем сердце, будешь идти своим легким танцующим шагом, такая же прекрасная, милая и веселая, потому что ты, Хиликс — королева всех женщин, разделившая мое ложе. Для меня ты никогда не состаришься.
Они исступленно приникли друг к другу, лепеча обычный любовный вздор, рождающий иллюзию тихого семейного счастья, навсегда разрушаемого обществом.
Для двух полицейских и женщины-инспектора, вошедших в квартиру, разговор влюбленных показался воркованием свихнувшихся голубков.
Глава седьмая
Полицейский участок в Эмбаркадеро был почти пуст, когда полицейские привели туда Халдана Было слишком рано для свозимых сюда пьяниц, но в воздухе висел их тяжелый запах. Уборщик мыл пол смоченной в дезинфицирующем растворе шваброй, запах алкоголя заглушался еще более отвратительным запахом дезинфекции. Кроме Халдана там был всего один штатский — долговязый тип в теплом полупальто, забравшийся на лавку с ногами, чтобы не мешать уборщику. Он читал томик какого-то карманного издания.
— Поймали птенчика, гражданин сержант, — доложил человеку за письменным столом один из полицейских, арестовавших Халдана.
— Имя и генетический код? — спросил сержант, окинув юношу холодным, рыбьим взглядом, каким обычно специалисты смотрят на пролетариев.
Халдан, в свою очередь спрятавшись за маской специалиста, назвал свой код.
— По какому поводу он арестован, Фроули? — спросил сержант полицейского.
— Подозрение в сожительстве и оплодотворении женщины другого класса. Девчонку мы отвезли на врачебную экспертизу. Данные поступят вечером.
