— Неужели? — Глэндис скептически улыбнулся. — Если это правда, вас надо подвергнуть психоанализу.
— Ну, во всяком случае, не до такой степени, чтобы рисковать деклассацией.
— Вы знаете, — начал психолог, — иногда я задумываюсь, не слишком ли сурово наказание за преступления, подобные вашему. Общество могло бы установить опеку над ребенком, воспитать его, а родителей лишить права создать семью. Надо предоставить карапузу шанс. Может, у него выявятся неплохие задатки специалиста.
— Ваша идея не лишена смысла, — живо подхватил Халдан. — Почему бы просто не лишить родителей прав и не посмотреть, что выйдет из ребенка? Рождение индивидуума с конкретными психофизическими данными путем подборки партнеров с математической точки зрения невозможно, поскольку набор хромосом в одной оплодотворенной яйцеклетке может дать сто миллионов комбинаций.
— Возможно, вы правы, — согласился Глэндис, — Но у генетиков своя точка зрения на этот вопрос. Взгляните на старых Джуксов и Калликэков, на ныне здравствующих Мобил Блек. Наконец, взгляните на скаковых лошадей.
— Исключая внешнее сходство, некоторые черты могут формироваться не наследственностью, а негативным воздействием ближайшего окружения. Культура является немаловажным фактором. Возможно, величайший гений математики в данную минуту толкает тележку.
Глэндис хлопнул себя по коленке, выразив этим жестом полное удовлетворение.
— Вы совершенно правы. Мы недооцениваем влияние среды! Это вина Фрейда! Вот если бы мы послушались Павлова… Вы знаете, почему сторонники теории о влиянии среды на личность не имели никаких шансов? Потому что, когда грабители-магнаты пришли к власти, они отнесли генетику к области биологии и отдали генетиков в ведение Министерства Социологии. Если бы генетики подчинялись Министерству Психологии, все было бы по-другому.
— Лучше оставим эту проблему, — предостерег его Халдан. — Кто-нибудь может счесть ваши слова за критику государственной политики.
— Наш разговор сугубо конфиденциальный, — беспечно отмахнулся Глэндис, — а все государственные функции выполняет Министерство Социологии.
— Судя по вашим словам, вы недолюбливаете социологов?
— Как личности, они мне даже импонируют. Со многими я даже дружу. Но по классификации Крафта и Стэнфорда их группа стоит очень низко, всего на два места выше нашей, а мы стоим на пятом месте снизу.
Халдан улыбнулся такой непосредственности.
— Если у ваших категорий такие низкие показатели интеллекта, отчего они стоят так высоко в государственной иерархии?
— Да потому, что мы думаем об обществе в целом. Другие категории, словно овцы щиплющие травку в отведенном для них загоне, никогда не поднимут голову и не посмотрят, что творится по ту сторону изгороди. Вы, математики, вне своей области сущие дети. Вы не способны мыслить масштабно. Зато мы, психологи, способны. И поэтому занимаем второе по значимости место в обществе. На нас возложена исполнительная власть и ответственность за соблюдение общественных норм. Социологи стоят выше нас, но они всего лишь администраторы. Необходимость в нас не исчезнет никогда. Администраторы же, по завершении процесса, будут не нужны. Они отомрут за ненадобностью.
У Халдана родилось сомнение в оценке этого симпатичного молодого человека. Ему показался подозрительным блеск в глазах психолога.
— Ну получите вы власть, но власть над чем?
— Над идеально монолитным обществом!
Поскольку то, что они обсуждали, должно было случиться только через тысячу лет, Халдан почувствовал себя вправе возразить.
— Предположим, вам удастся создать идеальное общество, где овцы будут спокойно пастись под надзором добрых пастырей-психологов. Но есть маленькая загвоздка. Если общество будет монолитным, откуда возьмется разделение на пастырей и овец? Не будет социологов, но не будет и психологов. Выходит, психологи должны прежде всего заботиться о внутренней жизни личности, а не о власти.
Ударяя кулаком о ладонь, Халдан старался так подобрать слова, чтобы его мысли были как можно понятней для Глэндиса.
— Если ваша исполнительная власть заключается в том, чтобы снивелировать общество, как вам подсказали социологи, то вас облапошили. Вы сольетесь с толпой, а они, администраторы, останутся править.
Халдан заметил, что ему удалось разбудить в Глэндисе сомнение, и усилил нажим.
— Предметом ваших исследований должен стать человек, а не общество. Ваша обязанность служить личности и заботиться о ее гармоничном психическом развитии. Государству, где все одинаковы, будет не нужны ни шкала Крафта и Стэнфорда, ни сами ее создатели. Если нет разницы, то нечего сравнивать… Вы орудия в руках социологов и если вовремя не опомнитесь, уничтожите себя сами.
Глэндис напряженно слушал. Теперь он встал с озабоченным выражением лица и положил руку на плечо Халдана.
— Простите меня за поверхностные суждения о математиках. Я сказал так специально, так как понимал, что вы не станете откровенно говорить с присяжным. Видите ли… — Психолог убрал руку с плеча юноши и отошел. — Я справлялся о вашем показателе интеллекта и подумал, что вы сможете помочь мне разобраться.
Глэндис вернулся к стулу, сел на него, как раньше, и стиснул пальцы на спинке.
— Понимаете, главным источником нашего беспокойства действительно являются социологи. Они внедрили практику борделей, где мужчины расходуют свою жизненную энергию. Бесстыдное использование инстинкта удовлетворения, опиум для народа! Если бы закрыли дома терпимости, расстройства и неврозы полезли бы как грибы после дождя!
Только подумайте, сколько появилось бы пациентов с комплексом вины по поводу онанизма! Появилась бы масса интереснейших случаев. За последние пять лет профессиональной практики я лишь раз столкнулся с высыпанием на коже, которое можно было признать психосоматическим проявлением. Никаких язв желудка. Нет даже алкоголиков. Одни самоубийцы, Их много, но все они такие одинаковые. Бросаются из окна. Все, как один!
Глэндис уткнулся подбородком в скрещенные на спинке стула руки и мрачно уставился в пустоту. Халдану стало его жалко.
Наконец Глэндис очнулся.
— Однажды я исследовал одного старого экономиста, который за измену своему сословию был приговорен к ссылке на Ад. Он боялся, что государство получило возможность провести окончательный синтез высшей тезы и антитезы. У него была самая настоящая мания. Ни с кем еще я не беседовал так мило.
Психолог глубоко вздохнул.
— Теперь таких сумасшедших нет.
Он сокрушался еще какое-то время по поводу своего единственного разговора с подлинным безумцем, постепенно приходя в себя. Наконец он взглянул на часы.
— Мне пора, но, согласно процедуре, я должен задать ряд обязательных вопросов. Можно?..
— Давайте.
— За какую бейсбольную лигу вы болеете на чемпионатах?
— Ни за какую.
— Ваша любимая команда?
— «Ориолз» и «Нью-Йорк Метс».
— Победит ли команда вашего Университета в декабрьском турнире?
— Понятия не имею.
— Ваш любимый вид спорта?
— Дзюдо.
— Что бы вы предпочли: почитать книгу или пойти с товарищами в кегельбан?
Халдан легко ударил кулаком о ладонь.
— Даже не знаю. Трудный выбор. Смотря какая книга и какие товарищи.
— Вы любили отца больше, чем мать?
— Да.
Глэндис поднял брови.
— Вы произнесли это очень уверенно.
— О матери у меня очень смутные воспоминания. Я же рассказывал.
— Ах, да. Действительно. У Министерства Психологии больше вопросов нет.
Глэндис поднялся и подал Халдану руку.
— Я очень доволен нашим разговором. То, что вы сказали, дает пищу для размышлений… Кстати, надеюсь, адвокат сообщил вам, что будущая работа будет зависеть от приговора? Это, конечно, не мое дело, но мне просто интересно, чем бы вы хотели заняться?
— Трудно так сразу ответить. Откровенно говоря, я очень всем этим потрясен. Хочу избавиться от угрызений совести и взяться за самую тяжелую и неблагодарную работу. Может, сгожусь как механик на одном из кораблей скорби.
— Да, хуже придумать невозможно! Можно подумать, вы на самом деле сошли с ума. Ну что ж, я учту ваши пожелания в своих рекомендациях… Желаю удачи, Халдан! До свидания в суде.
Вечером того же дня Флексон внимательно выслушал доклад Халдана. Его не удивило предложение Брандта.
— Этого следовало ожидать, — заявил он. — Противоборство между министерствами растет. Он сделал вам предложение, но не угрожал последствиями в случае отказа. У вас был шанс избежать ответственности, но вы не воспользовались им. Дело ваше. Не исключено, что он только проверял, способны ли вы предать собственное Министерство. Если так, вы дали правильный ответ, потому что верность собственному Министерству — лучшее доказательство лояльности.
Больше других меня беспокоит Глэндис. Психологи способны где угодно отыскать преступные склонности, а то, что вы нашли общий язык, еще ни о чем не говорит. Прояви он враждебность, разговор бы не состоялся, и ему немногое удалось бы узнать о вашей личности. Возможно, вы напрасно упомянули о работе на корабле. Тут я ничего не могу сказать определенно.
Так или иначе, дело сделано. Если вам удалось справиться с присяжными, то с судьей я как-нибудь справлюсь сам… Постарайтесь хорошенько выспаться. Увидимся завтра в суде. Моя речь станет блестящим образцом защиты. Вы тоже получите право на последнее слово, но только после прокурора. На всякий случай попытайтесь взять себя в руки, хотя я понимаю, как трудно не нервничать в подобной ситуации. Что касается приговора, я оптимист.
Странно, но Халдан заснул сразу и крепко спал до самого утра. Проснулся он от неясного воспоминания, явившегося откуда-то из глубин подсознания.
Юноша вспомнил, где встречал имя Гурлика. Старик никогда не фигурировал в расписании университетских занятий. Зато его имя упоминалось в книге, посвященной механике Файрватера, как имя одного из пятнадцати мировых светил, свободно разбирающихся в теории одновременности.
Человек, которого Халдан принял за склеротичного старца, был гениальным математиком.
