этот поздний час из многочисленных окон свет, будто за толстыми стенами дворца бурлило великое торжество.
— Не перестаю удивляться, — воскликнула донна Олимпия, — как родители отпустили тебя в это странствие! Через Германию, Францию, Италию… Сколько же мужества надо иметь! Ты и в Венеции побывала?
— Город, полный чудес, — подхватила Кларисса с сияющими восторгом глазами. — Один только собор Святого Марка чего стоит! На башню ведет лестница, такая широкая, что по ней можно подняться даже верхом на лошади!
— Город, полный бессмыслицы, — саркастически заметил Уильям. — Вместо улиц какие-то зловонные каналы между домами, женщины разгуливают в высоченных деревянных башмаках, чтобы не промочить ноги, а из подвалов разит гнильем.
— А во Флоренции мы были в соборе, где один ученый доказал, что Земля вращается. Представьте себе — Земля крутится и не падает! Этого ученого зовут Галилей.
— Как я тебе завидую! — воскликнула донна Олимпия. — Женщина в одиночку добралась из Англии до Италии. Мне еще ни о чем подобном слышать не приходилось.
Клариссу прямо распирало от гордости, однако девушка изо всех сил старалась не показать этого и сохранить невозмутимость светской дамы. С напускным равнодушием сидела она, сложив перед собой руки на столе, когда слуги начали подавать ужин, хотя сердце ее было готово выпрыгнуть из груди. Тридцатилетняя донна Олимпия старше ее всего на двенадцать лет — но насколько взрослее, опытнее и увереннее в себе выглядит! Изящное лицо обрамляли черные локоны, плясавшие, стоило донне Олимпии заговорить; величественная и гордая стать, так импонировавшая Клариссе, ничуть не умаляла ее женственной красоты.
— Все молодые джентльмены у нас в Англии, — рассказывала Кларисса, — совершают поездку на континент, почему бы и нам, женщинам, не попробовать? Мы ничуть не менее любопытны, чем мужчины, в том, что касается житья-бытья в мире! К тому же, сколько я себя помню, мать моя всегда грезила об Италии, о ее природе, городах, шедеврах искусства. Но больше всего о солнце Италии, которое здесь светит круглый год. Бедная мама! Она так и не смогла привыкнуть к английской погоде.
— Мы с твоей матерью были лучшими подругами, — напомнила Олимпия. — Боже, как же я ненавидела твоего отца за то, что он увез ее в Англию!
— Мне думается, и мама до сих пор его за это ненавидит, — улыбнулась Кларисса. — Зимой уж точно. Во всяком случае, именно она убедила его отпустить меня сюда. А когда Уильям, уже дважды побывавший в Италии, дал свое согласие сопровождать меня…
— …совершив непростительную ошибку, — мрачно перебил наставник, закатив глаза.
— …то отец мой в конце концов перестал упорствовать. Какой же это полезный инструмент, — резко переменила тему Кларисса, по примеру Олимпии нанизавшая на изящную серебряную вилку лежащие на тарелке кусочки жаркого, чтобы было удобнее разрезать их ножом. — Ничего подобного в Англии нет, мы вынуждены за столом призывать на выручку не всегда чистые руки, будто какие-нибудь варвары. Непременно куплю себе здесь пару дюжин перед отъездом домой.
— Нет нужды покупать, я просто подарю их тебе к свадьбе, — пообещала Олимпия. — Твоя мать писала мне, что она уже не за горами. Когда же?
Под испытующим взором Олимпии Кларисса вдруг посерьезнела.
— Свадьба? Когда я вернусь домой.
— Стало быть, как я понимаю, медлить с отъездом ты не намерена?
— Да, разумеется, донна Олимпия.
— Уже в третий раз напоминаю тебе, чтобы ты перестала меня называть донной и на вы! Но отчего ты так изменилась в лице, когда я спросила тебя насчет свадьбы? Похоже, ты не рада?
И снова этот строгий, испытующий взгляд, от которого Клариссе было явно не по себе. Может, взять да и выложить кузине правду? Хочется рассказать все как есть, вот только стоит ли? Ей явно достанется от Олимпии. Да и вообще они едва знают друг друга, собственно, это их первая встреча. Кларисса решила ограничиться полуправдой.
— Дело обстоит так, — начала она с вымученной улыбкой, — что я с удовольствием побыла бы здесь подольше. Ведь чтобы осмотреть все, что есть в Риме, понадобится не один год — древние развалины, церкви, картинные галереи, а я хочу посмотреть все-все! Кто знает, когда еще представится возможность выбраться сюда.
— А где вы собираетесь поселиться?
Впервые за вечер князь Памфилио Памфили, супруг Олимпии, вмешался в застольную беседу. Когда они переступили порог дворца, этот симпатичный и тщеславный человек едва удостоил Клариссу взглядом, а с начала ужина сидел, уткнувшись в тарелку, безмолвно поглощая еду, лишь время от времени с кислой миной вставляя скептическое замечание, будто ужин в обществе Клариссы и Уильяма был величайшим испытанием для его нервов.
— Я… я рассчитывала… — смешавшись под пронзительным взором князя, пролепетала Кларисса. Запас итальянских слов куда-то улетучился. Это что же, гостеприимство на римский манер? Если да, то от него предстояло отказаться! Откинув голову, она ответила на безупречном итальянском: — Думаю, что сниму пару комнат в городе. Вы не могли бы порекомендовать гостиницу, донна Олимпия?
— Гостиницу, мисс Уитенхэм? — недовольно переспросил Уильям. — А как же моя работа? — Крючковатый нос теперь уже смотрел на донну Олимпию. — Дело в том, синьора, что я — писатель и согласился на это обременительное путешествие исключительно ради возможности создать литературное произведение, которое с нетерпением ждут в образованных кругах Англии. «Путешествие по Италии с описанием и учетом всех многочисленных искусительных и манящих соблазнов и обольщений, каковые в этой стране встречаются».
— О том, чтобы оставаться здесь, не может быть и речи, — не дал ему договорить Памфили. — Незамужняя женщина, разъезжающая в мужском платье! — Князь неодобрительно покачал головой, метнув взгляд на Клариссу. — Надеюсь, вы умеете читать и писать, не так ли? Не сомневаюсь, что в Англии и женщин этому учат.
— А здесь разве нет? — вопросом на вопрос ответила Кларисса.
Олимпия нахмурилась:
— Ты хочешь сказать, что умеешь читать и писать?
На лице княгини отчетливо читалось изумление.
— Конечно, умею! — ответила Кларисса.
— Как мужчина? — Олимпия секунду помедлила, будто догадавшись о чем-то. — И что… по-итальянски тоже?
— А как же? Ведь я говорю по-итальянски. К тому же итальянский — это забавная перемена, произошедшая с латынью, — добавила Кларисса с торжествующим видом, повернувшись к князю, — а ей обучил меня Уильям, когда я еще была ребенком.
Лицо Олимпии осветила теплая, почти нежная улыбка.
— Ты мне так напоминаешь твою мать, — призналась она, ласково похлопывая Клариссу по руке. — И еще немножко меня саму в молодости. Мне хотелось бы стать для тебя старшей подругой, как когда-то твоя мать была для меня. Во всяком случае, ты останешься у нас. Здесь более трех десятков комнат, и хотя не в каждой из них можно жить, все же парочка для тебя сыщется.
— А паспорт? — поинтересовался Памфили. — Вы забыли, что вашей кузине воспрещено пребывание в Риме? Если английский посланник узнает, что она находится под кровом нашего дома, это может возыметь весьма неприятные последствия — в первую очередь для моего брата.
— Предоставьте заботу о вашем брате мне! — отрезала Олимпия. — Не сомневаюсь, что он ничего не будет иметь против. — Нет-нет, не перечь. — Олимпия не дала Клариссе и рта раскрыть, видя, что та уже собралась что-то возразить. — Семья — святое понятие для нас, римлян! К тому же, если мы, женщины, сами о себе не позаботимся, кто это сделает за нас? Когда я была молоденькой девушкой, меня хотели против моей воли отдать в монастырь; лишь то, что я сражалась как лев, и спасло меня — только потому Памфили и смог на мне жениться. На свое и на мое счастье, — добавила она, взяв на руки младенца, поднесенного ей кормилицей. — Не так ли, мой дорогой супруг?
Памфили снова мрачно уткнулся в тарелку с едой, а донна Олимпия принялась укачивать ребенка, что-то ласково нашептывая ему, и когда малыш заснул у нее на руках, стала покрывать его личико поцелуями.
Что за чудо эта женщина! Кларисса даже почувствовала себя виноватой, не сказав ей всей правды. Однако, отбросив в сторону мрачные мысли, девушка стала с отрадой и надеждой представлять, как будет проводить эти месяцы в Риме в обществе кузины. Они непременно подружатся! Клариссе достаточно было взглянуть на сидевшего с оскорбленным видом Памфили, чтобы окончательно поверить в это.
— Значит, решено? — еще раз обратилась к ней Олимпия. — Остаешься у нас?
— Да, досточтимая синьора, — ответил за девушку Уильям.
4
На строительной площадке собора Святого Петра — крупнейшей стройке Рима — работы замерли по случаю обеденной трапезы. Отложившие свой инструмент каменотесы и каменщики, отирая со лба пот, усаживались в боковом приделе громадного собора, чтобы там, в прохладе, закусить чем Бог послал. Среди них был и Франческо Кастелли, молодой каменотес из Ломбардии, в котомке которого вместо вина, хлеба и сыра лежали рисовальная доска и грифель.
— Эй, Микеланджело, что ты там малюешь?
— Нагих ангелов, разумеется, вон, смотрите, как глазеет, чистый святоша!
— Или Еву со змеем в обнимку?
— Нет-нет! Быть того не может — откуда ему знать, каково там, в раю!
Франческо не слышал колких фраз товарищей по работе. Пусть величают кем угодно, если им так уж хочется, пусть даже Микеланджело — он-то знает, что делает. Юноша использовал любую свободную минуту, в том числе и обеденный перерыв, для изучения архитектуры собора Святого Петра. Сосредоточенно и терпеливо выводил он колонны и арочные своды, стремясь проникнуть в тайну замысла создателя этого архитектурного шедевра — Божьего храма, Григорианской капеллы, где как раз находился сейчас Франческо, величественного купола, каменным небесным сводом возвышавшегося над средокрестием.
Франческо не собирался всю жизнь оставаться каменотесом, чтобы однажды кончить свои дни безвестным ремесленником, сраженным силикозом, как его товарищи, день за днем годами скоблившие камень для украшения созданных по чужим замыслам балюстрад. Нет, он, Франческо Кастелли, верил, что когда-нибудь станет зодчим, возводящим храмы и дворцы, и вера его была столь же непоколебима, как и твердая вера в триединого Бога. Поэтому он и расстался с родной Ломбардией; собрав однажды в непроглядную ночь свой нехитрый скарб, не обмолвившись словом с родителями, отправился сначала в Милан, а потом и в Рим постигать тайны архитектурного мастерства.
— Неслыханная наглость! Немедленно покиньте мою стройку!
— Вашу стройку? Это просто смешно! С каких это пор вы стали папой?
Громкая перебранка оторвала Франческо от его занятия. Возмущенные голоса доносились со стороны главного алтаря, с каждой секундой становясь все громче, все агрессивнее. Поспешно собрав принадлежности для рисования, молодой человек выглянул из-за колонны, отделявшей его от среднего нефа собора.
В крытом куполом помещении, святыне храма, у могилы апостола Петра Карло Мадерна, престарелый наставник Франческо, вне себя от гнева, воздел руки к небесам. Поднявшись с носилок, на которых его обычно доставляли к месту строительства, еле держась на ногах, старик нападал на разодетого точно павлин молодого человека, стоявшего, демонстративно скрестив руки на груди, с такой презрительно-высокомерной миной, будто он вот-вот сплюнет на пол.
Франческо знал этого человека, они с ним были почти ровесники; впрочем, его знал почти весь город. Джованни Лоренцо Бернини, молодой, но удачливый ваятель, успевший
