Рэй Дуглас Брэдбери
Звери
За обедом Смит и Конуэй неведомо почему заговорили о невинности и о зле.
— В тебя когда-нибудь ударяла молния? — спросил Смит.
— Нет, — ответил Конуэй.
— А в кого-нибудь из твоих знакомых?
— Нет.
— И тем не менее такие люди существуют. Ежегодно это происходит со ста тысячами человек, и только тысяча из них погибают, денежки плавятся прямо у них в карманах. Каждый из нас полагает, что в него-то молния уж всяко не ударит. Мы-то, мол, подлинные христиане и исполнены множества всяческих добродетелей.
— Но какое отношение все это имеет к теме нашего разговора? — спросил Конуэй.
— Самое непосредственное. — Смит прикурил от зажигалки и уставился в ее пламя. — Ты отказываешься согласиться с тем, что в этом мире преобладает зло. А я, напомнив тебе о молнии, которая бьет в кого попало, пытаюсь тебя переубедить.
— Зла без добра не существует.
— С этим я спорить не стану. Но если люди не будут признавать обе эти вещи, мир провалится в преисподнюю. Прежде всего мы должны понять, что ни один добропорядочный человек не свободен от греха и любому грешнику ведомо хоть что-то доброе. Когда мы относим человека к той или иной категории, мы грешим против истины. Мы не должны видеть в нем ни праведника, ни грешника, ибо он несет в себе черты обоих. Швейцер[1] кажется нам едва ли не святым только лишь потому, что ему удалось уморить или посадить на цепь жившего в его душе бесенка. Гитлер представляется нам самим Люцифером, но разве он не боролся с жившим в его душе светлым началом? Мы же единственно развешиваем ярлыки.
— Говори покороче, — перебил собеседника Конуэй.
— Хорошо, — усмехнулся Смит. — Возьмем, к примеру, тебя. Внешне ты похож на белый свадебный торт, украшенный сахарной глазурью. Все белым-бело. Но где-то в глубинах твоей души стучит и черное сердце. Там живет Зверь. Если ты не поймешь этого, он тебя проглотит.
Конуэй расхохотался.
— Смех, да и только! — воскликнул он. — Забавно, ничего не скажешь!
— Скорее печально, а не забавно.
— Ты уж меня прости, — фыркнул Конуэй. Я не хочу тебя обижать, но ты…
— Ты обижаешь не меня, а себя и вредишь собственной душе.
— Умоляю тебя! — вновь захохотал Конуэй. — Я не хочу выслушивать все эти глупости!
Кровь бросилась в лицо Смиту. Он поднялся из-за стола.
— И все-таки ты обиделся, — тут же пришел в себя Конуэй. — Прошу тебя, не уходи.
— Я не обиделся.
— Ты говоришь какие-то, ну, скажем, ужасно старомодные вещи.
— Новое нередко представляется старым, вздохнул Смит. — Мы скользим по поверхности вещей и полагаем, что проницаем глуби.
— Ты опять за свое, — взмолился Конуэй. Все эти твои теории…
— Это вовсе не теории! Я смотрю, ты вообще ничего не понимаешь!
— Что поделаешь. Мне некогда думать о подобных вещах. Работа, сам понимаешь.
— И церковь по воскресеньям, так? Или, быть может, проповедник, который отведет тебя на небеса? Хочешь, я окажу тебе одну неоценимую услугу? Я открою тебе глаза. Телефон пэ-эл-восемь девяносто семь семьдесят пять.
— Не понимаю.
— Позвони по этому телефону сегодня вечером, завтра и послезавтра. Встретимся здесь же в пятницу.
— В пятницу?
— Не забудь позвонить.
— Но кто мне ответит?
— Звери, — ответил Смит с улыбкой. И ушел. Конуэй рассмеялся, оплатил счет и вышел на улицу.
— Пэ-эл-восемь девяносто семь семьдесят пять? И что же я им скажу? Привет, Звери?
Пока Конуэй ужинал со своей супругой Нормой, он забыл не только номер телефона, но и сам давешний разговор. Пожелав жене спокойной ночи, он взял с полки очередной боевик и углубился в чтение. Ровно в полночь зазвонил телефон.
— Я сразу понял, что это ты, — сказал он.
— Смотри, какой догадливый!
— Ты хотел узнать, звонил ли я по телефону пэ-эл-восемь девяносто семь семьдесят пять?
— Я чувствую по твоему голосу, что молния тебя еще не ударила. Позвони по этому номеру, слышишь?
«Позвони, — подумал он. — Еще чего не хватало!
В час ночи вновь раздался телефонный звонок. «Кто бы это мог быть?» — подумал он. Телефон продолжал звонить. Так поздно? Телефон. Господи, что за напасть? Сна ни в одном глазу. Телефон казался ему теперь огромным жужжащим насекомым. Он не сводил с него глаз. Снял трубку, но почему-то не стал подносить ее к уху.
Конуэй швырнул телефонный аппарат на ковер.
Господи, что со мною происходит? Зачем я это сделал?
Он направился к кровати, оставив телефон на полу.
Тот продолжал издавать какие-то жужжащие протестующие звуки. Он вновь поднялся с постели и положил трубку.
Тут же установилась тишина. Может быть, все это ему только примерещилось? Впрочем, нет…
Он посмотрел на двери гостиной.
Телефон молчал.
«Слава богу!» — подумал он.
И все-таки он
Он так и лежал, не смыкая глаз.
Каминные часы пробили три раза. Три часа утра. Полночь души. Чаще всего люди умирают именно в это время…
К дьяволу!
Он поднялся с постели и направился к треклятому аппарату.
Часы показывали уже три пятнадцать. Конуэй поднял телефон с пола, уселся на кресло и, поставив аппарат на колени, медленно набрал номер.
Он ожидал услышать женский голос, голос сообщницы Смита, однако до него вновь донесся знакомый шепот.
Хор неясных далеких голосов. Он повесил трубку.
И тут же вновь набрал тот же номер и вновь услышал странные, неясные звуки. Электронный прибой, бесплотные голоса, протестующие, требующие, умоляющие…
Дыхание! Он стиснул трубку в руках. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Телефоны не умеют дышать, им это не нужно.
Ну, Смит, ну, мерзавец!
Хотя…
Почему это дыхание кажется мне таким странным?
Он медленно поднес трубку к уху.
Голоса звучали то тише, то громче.
Тяжелое дыхание. Такое чувство, будто они пробежали много-много миль… Бег на месте. На месте? Как вообще могут голоса, эти голоса — мужские и женские, старческие и юные, — бегать, то медленно, то во всю прыть, то на месте, падать, подниматься, вверх, вниз?
Крики, стоны, мольбы и вздохи.
Его щеки пылали жаром. Пот стекал с подбородка. Господи, что это со мною?
Он выронил трубку из рук и, пошатываясь, вернулся в спальню.
В половине пятого Норма Конуэй коснулась рукой его лба.
— Бог ты мой, — воскликнула она. — Да у тебя же жар!
Он лежал, глядя в потолок.
— Все в порядке. Спи.
— Но…
— Я же сказал, со мною все в порядке. Вот только…
— Что только?
— Позволь мне тебя обнять.
— Это с такой-то температурой?
— Пожалуй, ты права…
— Дать тебе что-нибудь?
