Генри Зу
Песня в Пустоте.
ВЕЧЕРНЯЯ ПРОХЛАДА быстро опускалась на горы Сирены I. В уже сгущавшихся сумерках проезжавшие машины казались фигурами из театра теней, чьи угловатые силуэты двигались на фоне коричнево-желтых декораций.
Капитан Саул Гонан из 8-го Амартинского кавалерийского полка высунулся из-под защитной дуги своей полугусеничной машины, наводя турельный тяжелый стаббер на глубокие тени в сумерках. Его конвой проезжал через очередную деревню, окруженную садами. Еще одно поселение, опустошенное войной, дома, похожие на пагоды, соломенные стены подгнили и покрылись плесенью, черепицы крыш поросли мхом. Кое- где разросшиеся чайные кусты цеплялись за остовы пустых домов, не позволяя разглядеть, какой была деревня до войны с сепаратистами.
Это была уже десятая деревня, которую колонна под командованием капитана проезжала за этот день. Мгла сумерек, скука и усталость притупили его бдительность. Не удивительно, что Гонан не заметил бронированную фигуру, прячущуюся в густых зарослях мирта.
Он не заметил выстрела, который убил его водителя. Лишь шипящий треск лазгана и за ним – фонтан артериальной крови, забрызгавшей ветровой стекло. Водитель, неопытный молодой капрал, хрипло закричал от шока и ужаса, и резко нажал на тормоза. Немедленно колонна из десятка машин сбилась в неуклюжую кучу, гусеницы пытались зацепиться за горную сланцеватую почву.
Заглушая визг тормозов и рокот двигателей, Гонан закричал:
– Противник! Слева по направлению движения!
Поздно, враг уже атаковал их. Залп лазганов хлестнул по разведывательным полугусеничным машинам. АМ-10 «Козероги», характерные для 8-го Амартинского, представляли собой двухтонные багги с гусеницами вместо задних колес, вооруженные тяжелыми стабберами. С солдатским цинизмом прозванные «козлами отпущения», они считались смертельными ловушками для своих экипажей из двух человек. Сразу же шесть гвардейцев были убиты и две машины выведены из строя еще до того, как они успели хоть как-то отреагировать.
За вторым залпом лазганов раздался ревущий боевой клич пяти десятков воинов, бросившихся в бой из засады. Ледяная паника охватила Гонана, на секунду парализовав. В полном воинском облачении бойцы за независимость Сирены являли собой устрашающее зрелище. Три десятка атакующих были из секты Учеников Хана, высокие воины грозного вида, облаченные в мозаичные кольчуги нефритового цвета, и вооруженные разнообразными пиками и картечными мушкетами. Еще десяток бойцов пробивался сквозь заросли, эти носили пластичную броню Символистов, они уже отбросили трофейные лазганы и взялись за свои зазубренные сабли. Остальные были из секты Мастеров Клинка, их ярко расшитые узорами одеяния развевались, как крылья огромных хищных птиц.
Начался пандемониум. Когда строй кричащих воинов врезался в левый фланг колонны, это ничуть не было похоже на те героические боевые картины, что были так живописно вытканы на одеяниях Символистов. Вместо этого перед глазами Гонана развернулась грязная, кровавая и страшная схватка, люди убивали друг друга в кипящей ярости ближнего боя.
Амартинский гвардеец вопил и причитал, когда Ученик Хана забивал его до смерти сломанными половинками своей пики. Сержант Гвардии схватился с Мастером Клинка, пытаясь вырвать из его рук алебарду, и вцепился зубами в шею воина.
Капитан Гонан едва успел выхватить штык-нож, когда Ученик Хана бросился на него, запрыгнув на капот его машины. Гонан никогда не видел более свирепого хищника. Грива густых черных волос, заплетенных в множество косичек, спускалась ниже колен, в скулы были продеты серебряные стержни. На нем были доспехи из сцепленных нефритовых чешуй, коричнево-зеленых от древности, и туда Гонан нацелил свой штык-нож. Он пытался вонзить тридцать сантиметров стали под ребра врага, но Ученик Хана с грацией хищника увернулся, и ударил открытой ладонью. Первый удар разбил нос Гонана, практически размазав его по правой щеке, брызнула кровь и слизь. Инстинктивно офицер ткнул штыком в почки противника, сталь пронзила древний нефрит. Если Ученик Хана и почувствовал что-то, то никак этого не проявил. Следующий удар сломал ребра Гонана, отбросив его на защитную дугу машины.
Гонан не сомневался, что в рукопашной схватке мятежник разорвет его на части. Для воинских сект Сирены рукопашный бой был формой искусства. Теперь он понимал, почему в культуре Сирены столь почитавшей искусство и литературу, эти бойцы считались величайшими художниками. От танца клинка до руки, наносящей удар, движения их были наполнены жестокой, яростной красотой. Сражаться с ними в рукопашном бою было самоубийством.
Вместо этого капитан Гонан выхватил из кобуры лазерный пистолет и выпустил в противника половину аккумулятора. Что случилось дальше, Гонан не помнил. Видимо, он на некоторое время потерял сознание, но насколько точно, он не знал. Когда туман перед глазами рассеялся, Гонан обнаружил, что лежит на решетчатом полу своей машины, а сверху на него навалился мертвый мятежник. Ощущение было такое, словно танк проехался по черепу, и на секунду Гонану захотелось провалиться обратно в бархатную тьму беспамятства.
Но звуки боя, крики и удары прояснили его затуманенный болью разум. Вокруг продолжался бой, оглушительный и жестокий. Гонан оттолкнул труп и, с трудом поднявшись, встал за тяжелый стаббер. Ноги подогнулись, он упал на колени, но выпрямился снова и схватился за стаббер.
– Огонь! – крикнул Гонан охрипшим голосом.
Мятежники словно специально выбрали этот момент, чтобы заглушить команду Гонана громогласным боевым кличем. Вскочивший на капот АМ-10 Символист размахнулся зазубренной саблей. Гонан нажал спусковой крючок. Очередь из стаббера поразила цель с такой силой, что воин отлетел в одну сторону, а его сабля в другую.
Сразу же Гонан развернул стаббер и снова открыл огонь. На этот раз длинная очередь. Мозаичная броня разлеталась на куски, когда Гонан скосил огнем группу Учеников Хана не более чем в десяти метрах от кормы его машины.
Несмотря на опустошительное действие, производимое огнем тяжелого оружия на столь близком расстоянии, было слишком поздно изменить ход боя. Восемь из десяти «Козерогов» АМ-10 были уже превращены в обломки, их экипажи вытащены из машин и безжалостно убиты. Из солдат Гонана осталось в живых не более шести человек, слишком мало, чтобы организовать хоть сколько-нибудь серьезное сопротивление. И Гонан сделал то, что должен был сделать любой имперский офицер. Выпустив последние заряды из стаббера, капитан достал лазерный пистолет, и, сойдя со своей машины, бросился в бой.
КОГДА имперские патрули обнаружили остатки попавшего в засаду конвоя, было уже за полночь. Они нашли тело капитана Саула Гонана, страшно изуродованное и насаженное на пику. Трупы его солдат были разложены перед ним ровным рядом. С них сняли ботинки и забрали оружие, но капитан Гонан все еще сжимал в руке лазерный пистолет без зарядов. Его глаза были открыты.
Это была вполне обыденная сцена на истерзанной войной поверхности Сирены I. И имперские войска и мятежники проявляли почти демонстративную жестокость. Целые батальоны Имперской Гвардии были найдены распятыми на крестах, в ответ деревни и лагеря беженцев уничтожались огнем артиллерии в замкнутом круге ожесточенного противостояния. Несмотря на все это, позже имперские историки заявляли, что по сравнению с событиями, развернувшимися на поздних этапах войны, акты жестокости времен мятежа выглядят совершенно несущественными.
ГОРЫ были опасны в это время года.
Полярное равноденствие закончилось, и ледяные шапки таяли, массы воды и льда хлынули по склонам. Тысячи людей были в пути тогда. Узкие теснины были забиты караванами вьючных животных и с трудом бредущими людьми. Толпы беженцев, вырвавшихся из истекающих кровью сел и городов, и отряды усталых сепаратистов пытались перебраться через ледяные хребты этих гор.
В таком месте оказался инквизитор Ободайя Росс на четвертый год партизанской войны. Он прибыл
