что Чувашов едет с фронта в командировку, не имея в руках командировочного предписания. Возможно ли это? Вполне возможно. Бывали такие случаи? Бывали. Красноармейская книжка у Чувашова в порядке, в командировку послал его начальник. Чувашов тут лично ни в чем не виноват. Он выполнял приказание. Но вот мы получаем радиограмму. Чувашова, оказывается, в командировку никто не посылал, он трус, дезертир, сбежал с поля боя. Бывали такие случаи? Бывали. Но тут и начинается непонятное. Чувашов не новичок на фронте, в его книжке написано, что он призван из запаса в августе 1941 года. Значит, элементы трусости у него должны были бы проявиться и раньше, однако он награжден орденом, а трусов, как известно, орденами не награждают. В чем же дело?
Бардин ходил по комнате. Я уже знал эту его привычку — думать вслух, похаживая из угла в угол. Сейчас он не столько отвечал на мой вопрос, сколько разговаривал сам с собою.
— Теперь отвлечемся немного в сторону, — продолжал он. — Сегодня в полдень в Малую Гуту должен был явиться на свидание человек с вещевым мешком в левой руке, Тарасов. Но не явился. Почему? Возможно, что он где-нибудь задержался и может явиться завтра, послезавтра. Все это, я говорю, возможно. Но почему он все-таки сегодня не пришел?
— Какая же здесь связь с дезертиром? — в недоумении пожал я плечами. — Тут уж совсем, кажется, нет никакой логики.
— Пока никакой. Но надо подумать, может быть, она и найдется.
Бардин подошел к столу, взял красноармейскую книжку Чувашова, стал ее листать, вертеть в руках и так и этак, потом со вздохом разочарования небрежно кинул на стол.
— Очень, знаете ли, странно. — Он, сощурясь, поглядел в потолок. — Человек, награжденный боевым орденом, струсил.
— А все-таки он дезертир! — воскликнул я с такой же упрямой радостью, с какой, вероятно, кричал Коперник, что земля все-таки крутится. Мне было лестно хоть в этом-то чувствовать свою правоту и даже некоторое свое превосходство перед Бардиным.
— Да, пока мы его будем считать дезертиром. Против фактов, как говорят, не попрешь. Факт — вещь упрямая. — Он нагнулся над столом, стал вновь рассматривать чувашовский орден, и в эту минуту что-то произошло с ним. Лицо его оживилось. Он поспешно вытащил из кармана лупу, прищурясь, нацелился ею на орден, уже с удовольствием приговаривая: — Так-так-так. — Потом позвал меня. — Идите-ка сюда. — Протянул орден, лупу: — Поглядите.
Я поглядел. Орден как орден. Ничего в нем особенного не было.
— Вглядитесь-ка, — настаивал Бардин. — Орден-то не настоящий. На обычных орденах красноармеец обут в сапоги, а здесь в ботинки с обмотками. Перестарались. Дежурный! — крикнул он, повернувшись к двери. Голос у него был теперь веселый, властный. — Приведите задержанного. — И, глядя на меня, засмеялся, потирая в нетерпении руки. — Вот хитрая бестия, а?
Когда дежурный ввел Чувашова, Бардин сказал:
— Садитесь, Чувашов, и рассказывайте все по порядку.
Чувашов продолжал стоять.
— Я вам все рассказал, товарищ капитан.
— Я не про то совсем, — отмахнулся Бардин. — Я о другом теперь. Ведь вы не дезертир.
Я внимательно следил за выражением лица Чувашова. Но при этих насмешливых, сказанных как бы между прочим, словах Бардина на нем не дрогнул ни один мускул.
— Что же вы молчите? — продолжал Бардин. — Не хотите говорить? Ну, чтобы нам с вами не терять зря времени, давайте мы вот как сделаем. Вот ваш вещевой мешок. — Бардин сходил в угол, принес оттуда вещевой мешок Чувашова. — Возьмите его в левую руку. Берите, берите, не бойтесь. Вот так. Теперь представьте, что вы находитесь не в этой комнате, а в деревне Малая Гута, на южной ее окраине. Правда, вы должны были быть здесь, в Знаменке, но тут поселились пограничники, и встреча была перенесена в Малую Гуту. Теперь вы подходите ко мне и говорите: «Нет ли закурить махорочки? Своя вся извелась». Ну, давайте говорите, Тарасов! Ну!
— А дальше что? — спокойно спросил тот.
— Неужели вам не ясно, что дальше?
Чувашов-Тарасов отбросил вещевой мешок в сторону, сел на табуретку, угрюмо сказал:
— Дайте закурить.
Бардин протянул ему папиросу, зажег спичку.
— Кто резидент?
— А вам не все равно? — Чувашов-Тарасов, жадно затягиваясь, насмешливо глядел на него.
— Нет, не все равно.
— Гуго Фандрих.
Я увидел, что Бардин даже просиял при этих словах.
— Давайте его координаты.
— Они вам уже не помогут.
— Вы так думаете?
— Не думаю, а знаю. Гуго Фандрих перешел фронт. Это тот самый Сапочкин, который якобы дезертировал вместе со мной.
— А-а, черт! — вырвалось у Бардина. — Опять он ушел от меня.
Чувашов-Тарасов ответил утвердительно:
— Не знаю, опять ли, но ушел.
— Для чего вы должны были встретиться с парашютистом? — Бардин спрашивал уже зло, отрывисто. Я был не меньше его раздосадован тем, что ему, да и мне вместе с ним, не удалось захватить неуловимого Гуго Фандриха.
— Чтобы на всякий случай продублировать сведения, которые нес Фандрих. — Чувашов-Тарасов поднялся, подошел к столу, не спеша загасил в пепельнице папиросу.
— А потом?
— Потом работать самостоятельно.
— Чья радиостанция работала вчера ночью?
— Этого я не знаю. Все, капитан. Пишите протокол. Мне эти разговоры уже надоели.
— Мне тоже. Вы правы. — Бардин сел за стол.
Пораженный и обескураженный тем, что открылось мне здесь сейчас, я еще долго стоял возле двери, не смея шелохнуться.
XI
Прошло две недели, которые, в сущности, не внесли в нашу жизнь никаких изменений, и поэтому я с легкостью на душе пропускаю их.
Мы несли свою службу, исправно высылали наряды, но результатов пока не было. А полковая радиостанция еще трижды за это время засекала работу неизвестного передатчика, который, по всем предположениям, находился где-то на участке, охраняемом нашей заставой.
На поиски этой рации мы два раза высылали в лес РПГ, даже прочесали лесной массив между Суворине, Малая Гута, Большие Мельницы всем батальоном, однако обнаружить ее и на этот раз нам не удалось.
Движение по магистрали все усиливалось, особенно ночью. К фронту шли пехотные, танковые и артиллерийские соединения. Фашистские самолеты стали наведываться в наш район, бомбить магистраль и однажды обрушились на Большие Мельницы, когда там остановилась колонна машин с боеприпасами.
Во время бомбежки ранило в руку небольшим осколком майора Толоконникова. В госпиталь майор не поехал, вызвав этим поступком всеобщий восторг среди прачек, хотя на лице у него с тех пор появилось какое-то испуганное выражение. Он то и дело с опаской косился на небо.
Бардин считал, что налеты фашистской авиации прямым образом связаны с работой радиостанции, по всей вероятности сообщавшей немцам о движении и скоплении войск на магистрали.
