— Идите, ищите, — сказал я.
Фомушкин выбежал из сарая:
— Товарищ капитан, там пусто.
— Что значит пусто? — вскочил я.
— Образовавшееся пространство.
Я кинулся в сарай. Там, среди кип, разворошенных Фомушкиным и Иваном, образовалась пустота, лаз, уходивший в глубь сарая. Фомушкин присел на корточки, заглянул туда, в темноту, шепотом спросил, подняв ко мне усталое, но возбужденное лицо:
— Слазать?
— Приготовьте наган.
Он расстегнул кобуру, вытащил наган, крутнул барабаном и, проворно скинув пояс, шинель, влез на четвереньках в этот сенной коридор.
— Фонарик у вас с собой? — крикнул я.
Он не отозвался, скрылся в темноте.
Прошло несколько минут.
— Шож це за дирка? — озадаченно спросил Иван, сидя рядом со мной, и как раз в этот самый момент из темноты коридора показалась чья-то мрачная, испуганная физиономия.
Выбравшись наружу, человек встал на колени и, подслеповато озираясь, поднял над головою руки. Это был тот, кого я видел рядом с Толоконниковым еще в Больших Мельницах.
— Лопатин! — изумленно крикнул я. — Лопатин, сукин сын, предатель несчастный!
Фомушкин, выбиравшийся следом, толкнул его в спину. От неожиданности Лопатин упал на четвереньки и пробежал несколько шагов.
— Встал, понимаешь, в проходе, — ворчал Фомушкин, поднимаясь. — А мне где прикажешь вылезать?
Отряхивая с гимнастерки сенную труху, доложил:
— Там, товарищ капитан, целая комната. Стол, табуретка, постель сделана, ведро с водой. Все честь по чести. Лампочка аккумуляторная горит. И рация там.
Иван, с автоматом в руках, уже балакал с Лопатиным:
— А мы тебя шукали, шукали! От же добре ты заховался. Чи там тебе тепло было? А скильки ж тебе нимци грошей платили за цю погану работу? На гроб соби ты скопил, чи ще не хватает трохи?
XXXVIII
От Лопатина мы узнали больше, чем от девчонки.
Прежде всего он сообщил, что Толоконников не кто иной, как Гуго Фандрих.
— Так, — сказал Бардин. — Так. Ясно.
В плен Лопатин сдался по трусости, боялся, что на фронте его могут убить. Он давно собирался к немцам, еще до того, как попасть к нам, да подходящего случая не было. А тут мы послали его на передний край. Когда начался артобстрел, он кинулся к немецким траншеям. Ему казалось, что стоит перебежать к врагам, как он будет уже вне опасности, и война для него кончится. Однако это ему только казалось. На самом деле все было не так. Трус везде останется трусом. В доказательство того, что он добровольно сдался в плен, а не подослан нами, немцы потребовали, чтобы он рассказал, какие части стоят в «Матвеевском яйце». И он передал все, что знал. Поэтому немцы так смело и напали тогда на нас.
Потом он попал в концлагерь. Там потребовали, чтобы он сообщил охране лагеря фамилии военнопленных, недовольных лагерными порядками и ведущих коммунистическую пропаганду, пригрозив, что в противном случае военнопленным станет известно, что в плен он сдался добровольно и передал немецкому командованию секретные сведения, и те сами расправятся с ним. И он, испугавшись, выдал немцам трех человек.
Из концлагеря его перевезли в Мюнхен, в школу шпионов, и потом сбросили с самолета в районе Больших Мельниц. Вместе с ним в этот день был сброшен еще один человек. Задания у них были разные, в лесу они расстались. Позднее Лопатину с Толоконниковым стало известно, что второй шпион задержан. Арестован и тот, кто шел на встречу с ним, Тарасов, связной Толоконникова. После того как мы неожиданно встретились с Лопатиным в Больших Мельницах, были приняты меры предосторожности: Лопатин редко появлялся на улице. Числился он действительно ездовым под фамилией Еремина. У Толоконникова он работал на рации. Это они вызывали немецкие самолеты и передавали немцам сведения о наших войсках.
Когда допрашивали его, я думал: «И вот с этой дрянью я должен сравнять своего старика, Ивана, Фомушкина! Ну, допустим, что преступление их носит совсем другой характер, но все же это преступление! Да преступление ли?» Я вспомнил слова Грибова: «Это же позор для всех». Сколько тоски, отчаяния было в его голосе. И это сказал Грибов, которого я не люблю, которого считаю человеком сухим, черствым. Я почувствовал, что мое отношение к Грибову меняется. Он как бы повернулся ко мне другой стороной, и я открыл в нем то хорошее, чем богата его прямая, честная, справедливая душа, но чего я раньше не замечал в нем, потому что он по скромности и угрюмости своей не спешил показывать это мне. Что же, однако, должен был сделать я с теми тремя?
Бардин еще не кончил допроса Лопатина, а Грибов привел Толоконникова. Он нашел его на чердаке канцелярии спрятавшимся в печной трубе, На чердаках литовских домов сделаны большие каменные раструбы конусами кверху, в которых коптят мясо. Толоконников, когда понял, что все выходы из дома отрезаны, забрался в этот раструб, решив, что его там не найдут.
— Ну, затянувшийся наш с вами поединок закончился, — сказал Бардин. — Согласны?
— Согласен, — сказал Толоконников.
— У вас есть какие-нибудь вопросы к нему? — обратился ко мне Бардин.
— Пошел он к чертовой матери, — сказал я. — Я смотреть-то на него не хочу, на подлеца.
Бардин вызвал машину и, захватив арестованных, выехал в штаб полка. Я отправился на заставу и, умывшись, приведя в порядок одежду, приказал старшине запрячь лошадей.
— Поедешь со мной на хутор.
Лошади были запряжены быстро, мы сели с Лисициным в повозку и покатили, не замечая, что грязь из-под колес летит нам на спины.
Ехать было недолго. На просторном чистом дворе, огороженном от мира амбарами и хлевами, нас встретил сам хозяин, рослый, наголо бритый мужчина лет пятидесяти. Хутор у него был действительно богатый. По двору бродили гуси, индюки, куры. Два плохо одетых парня, шлепая деревянными колодками себя по пяткам, прошли мимо нас.
Я сразу приступил к делу.
— Нам стало известно, что у вас вчера пропал поросенок.
Он с удивлением глядел на меня.
— Мы его нашли. У него была вывихнута нога. Его пришлось прирезать. Вы можете продать его мне?
Я вынул деньги и стал считать: сто, двести, четыреста, восемьсот…
— Хватит?
Свинья, конечно, этого не стоила. Но запроси с меня этот жадно глядевший на деньги человек вдвое больше, я бы и тогда торговаться не стал.
Лисицин вдруг снял с головы пилотку, озадаченно почесал свой ежик.
— Командир…
— Помолчи. — Я обратился к хозяину хутора. — Так хватит?
— Да пошел он к черту! — не выдержал Лисицин. — Дай ты ему полсотни за эту дохлятину, за глаза
