За спиной у девушки действительно стоял пассажирский автобус, но когда он поехал, камера успела зацепить в кадр две бронемашины сопровождения и необъятной длины забор из мешков с песком, выложенных с обеих сторон шоссе.
Заканчивался репортаж нарезкой из благостных солнечных картинок — люди безмятежно загорают прямо на газонах перед зданием аэропорта (на крыше были отчетливо видны силуэты грубо сваренных пулеметных кабинок), в поле бесстрашно работает одинокий трактор (мне показалось, он вытаскивал застрявший в канаве джип), телерепортер с косичкой а-ля Стивен Сигал берет интервью у чистенькой девочки с букетиком полевых цветов в сжатом от волнения кулачке (в шаге от девочки, спиной к камере, стоит рослый мужчина в темном костюме и напряженно смотрит по сторонам).
Нам с Валерой быстро надоело глазеть в прыгающий от тряски экран — начинали слезиться и даже болеть глаза. Поэтому я выключил дьявольский ящик и стал смотреть в окно, на какие-то нереальные в своей наглости огни магазинных витрин и рекламных стендов.
— Ну, что там в мире делается? — заинтересованно спросил со своего места Палыч.
— Все под контролем властей, — откликнулись мы с Валерой хором, не сговариваясь.
На встречу жизнерадостный логистик Василий явился не один. У знакомой уже просеки микроавтобус поджидали две фигуры — одна, в примелькавшемся ватнике, накинутом на тельняшку, нас не взволновала, но вот высокий и грузный мужчина в строгом костюме насторожил не только Палыча.
Васильев вдруг потребовал остановить машину, не доезжая до подозрительной парочки метров пятидесяти, и отправился на встречу пешком. В сгущающихся сумерках мы видели, как Валера проверил документы у напарника Василия и несколько минут с ним разговаривал. Потом Валера обернулся к нам и махнул рукой.
Высокий и грузный мужчина в костюме оказался тестем Василия, и логистик весь издергался, уговаривая Палыча пойти на сделку — вместо оплаты стандартной таксы в тысячу долларов за проводку в обход милицейских кордонов мы доставляем тестя к теще в Волгоград.
— Да нафига он нам сдался? — недоумевал Игорь, с недоумением и недоверием разглядывая бесстрастное лицо пожилого гражданина, молча ожидающего завершения переговоров.
— Олег Меерович Аронович, между прочим, известнейший врач. На «скорой» сорок лет отработал. Вам же по дороге. Подумаешь, одно кресло займет! Зато вы врача в дорогу получите! Мало ли что случится, а у вас уже врач тут как тут, — уговаривал логистик, едва не разрывая на груди грязную тельняшку.
Мне тоже не хотелось брать в дорогу незнакомого мужика, хоть бы и врача, и дело было даже не в лишнем весе или месте в салоне — в своих друзьях я был уверен на все сто, а что за фокус выкинет этот дедок, случись в дороге очередное приключение, знает только он.
— Короче, если не согласны, я вас проводить отказываюсь за любые деньги, — поставил точку Василий.
Он демонстративно отошел от машины метров на пять, увлекая с собой и деда.
Мы трое стояли возле «форда» и растерянно смотрели на друг на друга.
— Блин, придется соглашаться, — развел руками Палыч.
Мы с Валерой пожали плечами, принимая это решение как неизбежное, но минимальное зло.
— Ладно, поехали, — буркнул Игорь в сторону Василия, и тот вернулся к машине почти бегом, радостно подгоняя деда и буквально заталкивая того в салон микроавтобуса.
Мы тоже вернулись в салон, а Палыч и Василий заняли привычные места в водительской кабине.
Дед уселся в самом конце, возле ящиков, и, прислонив седую голову к окну, спокойно задремал, так и не сказав нам ни единого слова. Обиделся, видимо, на неласковый прием.
Зато Василий, едва Палыч тронул «форд» с места, начал, как и в прошлый раз, трендеть без умолку — никакого радио не надо:
— Слыхали, вчера в Москве прошел марш «Десяти тысяч»? Ну, эти, самые либеральные либералы, самые демократические демократы.
— Дайте мне сто тысяч, и я проведу вам марш десяти тысяч, — откликнулся Васильев.
— Чего хотели? — с вялым интересом спросил Палыч, вглядываясь в полутьму лесной дороги.
— Как чего? Чтоб, значит, правительство соблюдало права мародеров. А то военные, понимаешь, повадились в последнее время их по-тихому отстреливать — приезжает, значит, взвод солдатиков на место погрома в какой-нибудь Рязани, делает залп-другой, а потом смывается, как будто не было никого. А в телекамеры все затем руками разводят — не мы, дескать, наши в казармах спали мертвым сном, сами видите — до сих пор храпят.
— Хороший метод, — одобрил Васильев. — Только ведь там свидетели, наверное, остаются.
— Не, свидетелей теперь не оставляют, — успокоил Василий. — После тамбовской истории военные всем раненым контрольные в голову делают, причем из «левого» оружия.
— А что за история?
— Да вы из деревни, что ли, приехали, орлы? — удивился Василий. — Месяца полтора назад в Тамбове погромщики городскую больницу разобрали на запчасти — наркотики искали и все прочее… Туда роту десантуры направили, срочников. Нуте, молодые, глупые, не сдержались — отстрелялись по живой цели от души. Так потом эту роту в полном составе в городской СИЗО этапировали, а показания против них уцелевшие наркоманы давали. Трибунал был, впаяли солдатикам от семи до пятнадцати, все аж вздрогнули, когда по телевизору показали. Зато прогрессивная европейская общественность потом очень наше правительство хвалила — дескать, гуманизм у вас цветет и пахнет, не то что в Америке.
— А чего в Америке?
— А в Америке негров линчуют, — отмахнулся Василий.
— Как — опять?! — поразился я.
— Ну, не всех, наверное, — пожал плечами логи-стик. — Но по телику показывали — дяди в белых балахонах ходят по улицам, как у себя дома, кресты палят и все такое выделывают, как в фильме про Гекльберри Финна.
— Да-а, цивилизация, блин, — протянул Валера задумчиво. — Растут духовные запросы человеков, все больше духовности и благости лезет наружу.
— Про духовный рост человечества — это, конечно, абсурд безусловный, — раздался вдруг спокойный голос сзади, и я обернулся посмотреть на нашего проснувшегося пассажира. Хотя он, конечно, не спал — слушал наш треп. — Человеческую натуру изменить невозможно, можно изменить лишь поведение, — негромким, но твердым лекторским тоном продолжил дед. — Стена поведенческих норм удерживает в человеке зверя, но в такой системе страх наказания — главный сдерживающий фактор. Только страх останавливает людей. Так что отказ от насилия в отношении мародеров является роковой ошибкой правительства. Ведь люди, если их предоставить самим себе, немедленно возвращаются к своим истокам — к животным, стремящимся выжить любой ценой. Это аксиома психоанализа, незнакомая, к сожалению, нашим министрам и политикам.
— Это вы правильно загнули, Олег Меерович! — поддержал тестя Василий. Заметив впереди свет, он резко скомандовал Игорю: — Стоп!.. Подожди тут, коллега, я схожу к своим архаровцам.
Логистик сделал короткую, но отчетливую паузу, перед тем как выйти наружу, и я понял, что он ждал реакции Палыча — ведь архаровцы берут по пять сотен за любую проводку, значит, Василию предстояло сейчас платить из своих.
Палыч тоже понял причину заминки, но смотрел Василию в глаза спокойно и жестко — дескать, уговор есть уговор. Логистик еле заметно вздохнул и выпрыгнул из кабины в мягкий лесной полумрак.
Вернулся он быстро, и мы опять протискивались сквозь знакомую уже толпу взвинченных мужчин с ружьями в руках, и снова Палыч покрылся испариной, пытаясь провести машину так, чтобы случайно не коснуться ни одного из этих «полуночных ковбоев».
Мы расстались с Василием на лесной опушке, откуда в неверном свете луны уже угадывалось направление на трассу, но Палыч еще долго и утомительно подробно выяснял, где лучше будет выбираться на Каширское шоссе.
— Прямо и направо, через десять минут сами все увидите. Но вот что, коллеги, — мои архаровцы говорят, что за Кольцевой погромщики теперь караванами стоят, тыщ по пять в каждом. Короче, точно как во времена монголо-татарского нашествия — обложили, бляди, мать городов русских. Проехать будет непросто — они только военных пропускают, боятся связываться, а гражданских чистят без разбора.
