него из-за спины, показал мне бутылку водки и довольно глупо подмигнул. Что-то он в последнее время ежедневно пить повадился… — Ты понимаешь, что ехать с детьми — подвергать их реальной опасности? — Палыч наклонился усталым и каким-то измятым, истертым лицом к моему лицу.
— Понимаю, — с нарастающим раздражением ответил я. — Только спихнуть их тоже некуда и не на кого, верно?
— Верно, — кивнул Палыч. — Поэтому мы и спихиваем их на тебя. Ты у нас такой один, бляха-муха. К тому же солярки нам дали мало, ее едва на «форд» хватит. Но ты не переживай — мы быстро, шмыг- шмыг. — Он показал руками, как быстро они будут шмыгать.
— Молодцы, — с сарказмом выдавил я, понимая, просто очень не хотелось оставаться здесь одному без надежных и верных товарищей.
Потом меня разобрала злость:
— Берите тогда уж и деда с собой!.. Чего уж там, все равно мне уже деваться некуда! — выкрикнул я злобно, выхватил у Васильева бутылку водки и пошел наконец в холл искать стакан и закуску.
Известие о том, что мои друзья завтра утром отправляются в путь без нас, Олег Меерович воспринял на удивление спокойно.
— Я, собственно, ничего другого и не ожидал, — сказал он, неохотно оторвавшись от какого-то медицинского сериала, а потом, небрежно махнув рукой, закрыл тему: — Ничего страшного. Подождем здесь с недельку, а там, глядишь, все и образуется.
— Как же это все образуется? — ухмыльнулся я.
— Да как-нибудь, — успокоил дед.
Тем временем Палыч с Васильевым затеяли какую-то возню в коридоре, и я, налив наконец себе водки, пошел посмотреть, что они там делают.
Они открыли подвал и перегружали туда ящики со спиртом. Меня приятно поразило, что они даже не пытались привлечь меня к этой действительно тяжелой работе.
Когда мимо в очередной раз прошмыгнул Палыч с ящиком спирта (вот так: шмыг-шмыг), я поднял брови и стакан в немом вопросе. Игорь остановился на минутку, поставил ящик на пол и ответил:
— Это, конечно, маловероятно, но если Гришины друзья решат сюда наведаться, лучше не иметь в коридорах ничего горючего — один выстрел из подствольника, и у вас тут крематорий на сорок душ. Но это маловероятно — их тут месяц не было и наверняка еще столько же времени не будет…
Палыч отхлебнул водки из моего стакана, поднял ящик и бодро потрусил с ним в подвал, где его уже заждался Васильев, зычно покрикивая снизу.
Перспектива обороны детского садика от банды головорезов мне в голову еще не приходила — доселе я так переживал лишь потому, что работа нянечки меня чрезвычайно изматывала и физически, и морально. То обстоятельство, что нянчить детей мне, возможно, придется в перерывах между обстрелами, несколько упрощало ситуацию. Ведь война — это такая эмоциональная разрядка, в ходе которой ты можешь отвести душу по полной программе, не оглядываясь на дурацкие церемонии и тем более мораль.
Мальчик Гарик отказывается спать в «тихий час» и болтает с соседями по кровати?.. Выходишь во двор и всаживаешь заряд картечи в башку первому попавшемуся на глаза гоблину — и сразу успокаиваешься.
Девочка Ксюша вылила стакан киселя не только на себя, но еще и на только что отмытых от каши Олечку и Аришу?.. Берешь гранату, подходишь к окну и с криком «Как же вы все меня достали!» кидаешь ее в самую гущу гоблинов. Тоже должно хорошо успокаивать, я думаю.
Утешая себя подобными фантазиями, я вернулся в холл.
Сериал, по-видимому, закончился, потому что Олег Меерович хлопотал по хозяйству, сочиняя ужин на нас четверых и уже не отвлекаясь на все еще работающий телевизор.
Я глянул на расписание дежурств, повешенное аккуратным психиатром на стенку возле телевизора, и с неудовольствием отметил, что через полчаса мне предстоит бродить вокруг садика, отгоняя до четырех ночи злых духов. Кстати, сейчас было время дежурства Васильева, но он цинично манкировал обязанностями, надсаживаясь на перегрузке ящиков со спиртом. Дед заметил мое внимание к расписанию и обронил:
— Когда мы останемся вдвоем, дежурства придется отменить. Мы не сможем физически.
Мне эта мысль не понравилась: внезапная атака — это ведь стопроцентный успех. Да и неделя жизни в ожидании внезапного выстрела в спину — это сильный удар по моим нервам. Если я протяну еще с неделю в таком напряжении — у меня в башке целое стадо Чужих поселится. А потом они начнут войну за территорию, и я запишусь к деду на консультацию.
— Нет уж, давайте мы дежурства оставим. Просто дневные смены поручим детям. Будут из окошек по сторонам смотреть, вести журнал «юного натуралиста», — сказал я, сам поражаясь своей замечательной идее.
Психиатр отвлекся от нарезки ветчины — кстати, последнего куска, любезно оставленного нам покойником, — и уважительно заметил:
— Да, это вы хорошо придумали. Днем дети с удовольствием будут играть в шпионов, а мы сможем отдохнуть…
Я сел перед телевизором, налил себе еще водки и цапнул со стола кусок ветчины. Хлеба, увы, не было — его мы подъели еще вчера.
— Жаль, что нам встретился автобус с малышней, а не со взрослыми школьниками, — вслух подумал я.
Психиатр покачал седой головой, повернулся ко мне и с осторожной улыбкой ответил:
— Нет, что вы, это было бы невозможно. Их бы сразу убили. Разные подростковые культуры в данном случае сработали бы как вещество с антивеществом.
Своих ровесников подростки из колонии воспринимают как соперников и обязательно уничтожают, если есть такая физическая возможность, — так заведено у всех хищников.
Олег Меерович вынул из микроволновки тарелку с тушенкой и ветчиной и поставил передо мной. Свою тарелку он поставил рядом, сел, вручил мне вилку и неожиданно спросил:
— Антон, я заметил, что вы совершенно не комплексуете из-за своего небольшого роста и веса. Меня как психиатра это чрезвычайно занимает. Разве вы не испытывали в жизни проблем с дискриминацией по росту?
Я опешил от этих странных, неприятных вопросов и молча уставился на деда, совершенно не понимая, куда он клонит.
Олег Меерович вздохнул:
— Простите, если допустил бестактность. Дело в том, что в свое время я защитил кандидатскую диссертацию, где рассматривал подобные комплексы как особую поведенческую реакцию. Но вы, простите, своим поведением опровергаете мои выводы. Меня это расстраивает. Но, разумеется, не в личном смысле, конечно, а в сугубо научном, — немедленно поправился он.
Я пришел в себя, налил в стакан водки и поднял его повыше, показав психиатру:
— А какие у вас были выводы?
Дед покачал головой:
— Судя по всему, неверные. Ну ладно, не хотите отвечать — не надо…
Я выпил и задумался. Конечно, в моей жизни всякое бывало — в том числе и качественные поведенческие реакции, о которых упомянул психиатр. Господи, как меня только качественно не били на протяжении моей жизни — и втроем, и впятером, а в армии, помнится, даже целым взводом обкуренных узбеков.
Но я всегда вставал, даже если следующая плюха роняла меня обратно. Я все равно вставал, даже если потом опять приходилось падать. Помнится, смешнее всего получилось даже не с узбеками, а с родными, бляха-муха, славянами, в парке Челюскинцев чертову уйму лет тому назад.
Мне было четырнадцать лет, и я был один, и вокруг была ночь, потому что я пошел доказывать себе, что смогу в одиночку пройти через парк, и мне будет ни капельки не страшно.
Мне стало ужасно страшно, едва я увидел темную полосу деревьев за трамвайной линией, которую мне предстояло перейти. Но я пошел, потому что привык делать то, что решил. И еще потому, что обещал совершить этот подвиг одной девочке из параллельного класса. Где она сейчас, эта девица? Я ведь даже
