говорить о столь сложных вещах? Вот до нее опять долетело потрясающее:
— Тетраминодиаквокобальтихлорид…
Ну и ну! Язык можно поломать!
Говорят, кафедру разрешается выбирать только к середине четвертого курса. Почему же надо ждать так долго? Неужели выбор нельзя сделать раньше?
Рядом остановился студент в армейской гимнастерке, тоже первокурсник, Павел Громаков. У него худое, скуластое лицо, глубоко сидящие серьезные глаза.
На письменном экзамене по математике Лешке удалось помочь ему, и позже, разоткровенничавшись, Павел рассказал ей, что недавно демобилизовался из армии, что с женой и двухлетним сыном снимают комнату где-то на окраине города.
В день, когда, стало известно, что наш космический корабль возвратился на Землю, Павел, встретив Лешку в библиотеке, схватил ее за руку и, взъерошенный, счастливый, восторженно восклицал:
— Радость-то какая! А?! Вот радость!
Сейчас у Павла в руках студенческая многотиражка. Лешка успела прочитать заголовок: «Тебе, первокурсник!»
— Можно? — спросила она.
Громаков протянул газету.
Весь номер посвящен им. Стихи и статьи, передовица и фотографии. Оказывается, правду говорили, что на каждое место претендовало четверо, что большинство — производственники.
— Павлик! — неожиданно ласково обратилась Лешка к Громакову. — Я тебя очень, очень прошу: подари мне эту газету. Мне она просто позарез необходима…
Громаков смотрит удивленно:
— Да пожалуйста.
Лешка поспешно засовывает, газету в кожаную коричневую папку. «На всю жизнь сохраню…» — обещает она себе.
В дальнем конце коридора промелькнула худощавая фигура декана факультета профессора Тураева. О нем Лешке уже известно многое. И правда и легенды. Видный химик, философ. Говорят, еще и поэт. Или любит поэзию.
— Пошли в большую аудиторию, — предлагает Павел, — там будет собрание.
Большая химическая аудитория полукруглая, как планетарий. Внизу у кафедры — длинная стойка с цветными банками, за ней, возле шести передвижных досок, дверца с надписью: «Демонстрационный музей», а выше этой надписи выведено белой масляной краской: «Список замечательных открытий».
Лешка оглядывается и узнает кое-кого из новичков. Вон крайний слева — Гарик Кодинец, красавчик в расписной шведке. Вплыл в университет неведомо на каких парусах. Ребята, посмеиваясь, прозвали его директором Бродвея. На вопрос одного из них, кто его отец, о и ответил небрежно: «Инженер по мехам». Газированную воду называет «кальвадос».
Правее Павла Громакова — стриженная под мальчишку коротышка Саша Захарова. Она часто подталкивает на переносицу очки без оправы. Но делает это не так, как Алка Звонарева, а словно бы собирается взять себя за маленький вздернутый нос, да, в последнее мгновение раздумав, проносит руку дальше к очкам. На Саше белая шерстяная кофточка с веселыми зелеными крапинками. Будто цыплята забрались в зеленые чернила и потом прошлись по этой кофточке.
Выше Саши восседает Нелли Прозоровская — та самая, что у списков кричала: «Принята!» У нее соломенного цвета волосы до плеч, то ли как у Брижитт Бардо, то ли как у Жанны д'Арк. Прозоровской девятнадцать лет, но обилие косметики делает ее лицо каким-то несвежим. Вчера в очереди к буфету она успела нашептать Лешке, что переписывается с «потрясающим морячком» и что у нее есть «чудный песик, Косточка, ну прямо лапка». Лешка, подумав, что речь идет действительно о собаке, заинтересованно спросила: «А какой масти?» Но выяснилось, что песик — это какой-то «совершенно роскошный парень», художник! Лешке хотелось спросить: «А почему же Косточка?», но она благоразумно промолчала.
На кафедру поднялся декан их факультета, обвел глазами аудиторию. Волосы — темные, на висках — седина. Стал рассказывать, сколько принято на факультет демобилизованных, сколько — производственников и школьников. Потом о стажировке: теперь она будет длиться целый год. И еще новость: получено первоклассное оборудование для каких-то спектральных исследований и введен предмет «Процессы и аппараты химической промышленности».
— Этот курс вести у вас буду я… — сказал декан.
Он передал слово Игорю Сергеевичу, к которому прибегала Лешка, когда не обнаружила себя в списках.
— Наш секретарь комсомольского бюро факультета, — представил его Тураев.
Багрянцев начал с дел комсомольских, но затем увлеченно заговорил и о науке.
— Вы присмотритесь, что происходит сейчас с ней! — сжав руками кафедру, весь подался он вперед. — Меняются ее вооружение, методы исследования. На могучем древе познаний появляются совершенно новые, обнадеживающие ветви… Некоторые из них едва покрылись листвой. Геохимия… Радиохимия…
Не за горами время, когда появятся топливные элементы, сверхжаростойкие сплавы… Когда человечество научится превращать химическую энергию в электрическую…
Округлое лицо Игоря Сергеевича пылает, весь он — высокий, широкоплечий — словно устремился в полет, забыл, казалось, где он, с кем говорит…
Лешке стало нестерпимо стыдно своего недавнего разговора с ним. «Налетела, надерзила… А он — какой же умница!» — восторженно думает она.
Ей вспомнился кабинет Альзина, гимн химии, и она, девчонка, в огромном кресле зачарованно слушает… У Багрянцева было что-то общее с Григорием Захаровичем. Увлеченность? Даже одержимость?
А Игорь Сергеевич, будто возвратившись из полета на Землю, вдруг улыбается милой, немного извиняющейся улыбкой и сразу становится похожим на стеснительного мальчишку. Пятерней взбивает светлые волосы.
— Но, дорогие химики, в океан науки надо выходить гребцами подготовленными. Плыть часто придется и против волны. Кто замешкается, того она отбросит назад, а то и расшибет…
Он посматривает на декана, словно спрашивает: то ли говорю?
Тураев одобрительно кивает.
После лекций Лешка решила одна пройтись по городу. Она все больше привязывалась к его улицам — зеленым тоннелям, устремляющимся к реке, с удовольствием поддавалась течению людского потока. Миновав площадь с высокими тополями, стерегущими фонтаны, Лешка вошла в длинный коридор каштановой аллеи и начала спускаться к набережной. На дальнем берегу темнела роща. Белоснежные яхты, казалось, припадали парусами к волне. Кончалось лето, катер перевозил к роще редких горожан. На многих уже были плащи и легкие пальто. «Надо укоротить пальто, — деловито подумала Лешка. — Длинные сейчас не в моде».
Идти в общежитие не хотелось, лучше побродить еще с часик, вот так, без цели, а вечером как следует позаниматься в библиотеке.
У речного вокзала играют дети. Пожилой продавец газет в длинной неподпоясанной рубахе, с сумкой почтальона на огромном животе неутомимо выкрикивал:
— Свежий номер «Вечерки»! Прием стран Африки и Азии в ООН! Выступление Фиделя! Герои Римской олимпиады возвращаются домой!
Среди этого оживления, царящего вокруг, Лешке почему-то взгрустнулось. Как плохо, что рядом с ней нет Веры! Интересно, чем закончился приезд в Пятиморск ее кубанского учителя? А что делает сейчас, вот в эту минуту, Виктор?
Она вспомнила вечер на плотине, утлое суденышко, бесстрашно уходившее в море, и сердце ее тоскливо сжалось.
Нехорошо рассталась она с Виктором. А иначе не могла. Как ждала: вот окончит он десятилетку, они вместе поедут учиться дальше. И вдруг за неделю до вступительных экзаменов Виктор заявил:
