– Что в имени тебе моем? – философски заметил я.
– Ровным счетом ничего, но нужно же как-то обращаться к тебе?
– Не нужно. Мы уже идем.- Повернувшись, я иду прочь из храма.
– Постой.-Ангел-истребитель по имени Эй кладет мне руку на плечо, пытаясь остановить.
– Убери руку! – едва сдерживаясь, рычу я.
– Не… Извини. Позволь мне следовать с тобой.
– В ад?
– Туда и обратно.
– Нет.
– Боишься удара в спину? Или считаешь, что сам справишься с Нечистым?
– Я иду не сражаться с Сатаной,- возразил я.
– Просить милости?! – сердито восклицает Эй, схватившись за рукоять меча.
Ламиира вздохнула. Уж ей-то известно, что в аду милость понятие абстрактное, а слово употребляется как ругательство…
– Сам-то ты понимаешь, о чем говоришь?
– Тогда что ты там делать собираешься?
– Уж точно не задерживаться.
– Это как?
– По большей части бегом.
– А… Марш-бросок в тыл врага. Так как называть тебя?
– А кто решил, что ты со мной пойдешь?
– Я. Так как?
– Зови Лелем,- решил я. Нужно же уважать собственные корни.- Только отныне, раз уж ты сам напросился под мое командование…
– … сам ведь напросился, и все решения принимаю я.
– Повиноваться мерзкому демону?!
От возмущения ангел покрылся пятнами, перья на его крыльях встали дыбом, а сияющий нимб начал сбоить, словно передавая морзянкой зашифрованные сообщения.
– Беспрекословно,- поддержала меня Леля.- Раз уж я прислушиваюсь к его советам…
– Когда такое было? – удивилась Ламиира.
Буду называть ее так: она, кажется, и сама привыкла к этому имени. Простенько и со вкусом. Прежнее-то слишком знаменито, и любой, услышав его, начнет сравнивать оригинал с музейными попытками отобразить ее красоту. Не хочу обижать людей искусства, но это сравнение закончится не в пользу последних. И хотя она сильно изменилась за прошедшие века, так что даже я, ее тогдашний неизменный спутник, не признал в суккубе Ламиире богиню любви и красоты Афродиту, но осталась все такой же вечно юной и прелестной.
– Решишь следовать за мной,- говорю я Эю, надеясь, что он примет единственно верное решение и вернется в свой рай,- мы будем в трактире, нужно же подкрепиться перед дальней дорогой.
На ступенях я столкнулся с благородным идальго Дон Кихотом, восседающим на пепельно-сером жеребце. Он приветственно отсалютовал мне древком копья, замерев неподвижно в позе бронзового всадника. Потрясающая монументальность – хоть тотчас на пьедестал, символом рыцарства. Не доводись мне сиживать на этих доспехах, вовек не признал бы в богатыре, чья броня сияет в солнечных лучах, субтильного романтика и воспевателя женской красоты.
– А где Добрыня Никитич?
– Твоего рогатого скакуна караулит.
– Зачем?
– Не место ему в храме божьем.
– Правильно,- согласился я.- Непотребство выйдет.
– Вот и мы так рассудили, только поди козлу твоему это разъясни.
– Он олень,- машинально поправил я.
– Я и говорю, языка человеческого не понимает, знай зубы скалит да рогами трясет.
– И где они?
– Так на нем растут…
– Олень и Добрыня,- уточнила Ламиира.
– Там. – Неуклюже повернувшись, рыцарь печального образа пытается указать направление.
Будем считать, ему это частично удалось.
– Осторожно!
Потеряв равновесие, он начал медленно заваливаться вбок. Поспешив на помощь, мы успели поймать его. Но не удержать.
– Аи! – воскликнула Ламиира.
– Ой! – внесла свою лепту рыжеволосая Леля.
Рыцарь просто придавил нас своей непомерной тяжестью. Щенку это развлечение понравилось – он весело залаял, прыгая вокруг и поднимая пыль, а вот остальным не очень.
Возращение Дон Кихота в седло коня, массивного серого мерина, флегматично пережевывающего овес из поддвязанной к морде торбы, мы провели в три этапа.
– И – раз! – скомандовал я, ставя его на ноги.
Покачнувшись, рыцарь устоял, удерживая хрупкое равновесие, и вцепился в стремя, словно утопающий за соломинку – со всей силы, но совершенно бесполезно.
– И – два… – Мы вытолкали закованное в броню невезение вверх на каменную оградку.- Ногу поднимаем.
Слаженно осуществив этот этап операции, мы перешли к завершающей стадии.
– Три. Взяли…
Общими усилиями Дон Кихот оказался в седле.
– За мной! – пришпоривая лошадь, скомандовал идальго.
Местонахождение моего оленя можно было определить за полсотни метров от места его заточения по ритмичным ударам крепкого лба в хлипкие двери погреба, для надежности подпираемые снаружи спиной Добрыни Никитича.
При нашем появлении былинный богатырь отвлекся, и Рекс, с удара расколов двухсантиметровой толщины доску, выбрался наружу. С ревом выдыхая клубы пара.
Наверное, это хорошо, что Добрыня не дал ему войти в храм. Явись туда это косматое чудовище, облепленное от хвоста до рогов черной от сажи паутиной, не берусь сказать, что из этого вышло бы…
После чарки зелена вина я поведал присутствующим свою историю. Сокращенный вариант, разумеется. Полная версия заняла бы остаток их коротких человеческих жизней. Теперь-то я много чего помню, особенно того, что неплохо бы забыть, только лучше все же помнить, чтобы не повторить ошибок прошлого.
– Для тех, кто еще не в курсе,- начал я,- сообщаю: меня зовут Лель. Я вот ее брат.
– Точно,- поддакнула рыжая непоседа и ткнула меня кулачком под ребра.- Братец. Все как Гамаюн предсказала.
– Мне не хотелось бы вас обманывать, поэтому немного объяснюсь. Мы с Лелей внуки Сварога.
– Сварожичи? – приподнял бровь Добрыня.
– Кто-кто? – переспросил Дон Кихот Ламанчский.
– Сварог – это старый наш бог,- ответил богатырь.
– Но получается… – На этом идальго прекратил озвучивать свою мысль.
– Однажды,- продолжал я,- во время посещения одного приречного поселения, жившего рыболовством, поднялся ужасный ураган, и лодку, под которой я прятался, смыло волной. Я успел вскарабкаться на нее, поэтому не утонул. Течение подхватило ее, словно щепку, и понесло прочь. Очень долго неистовствовала природа, а когда ее попустило, то я оказался в открытом море. А в это время как раз плыл по нему здоровенный бык с голой девицей на спине. Закричал я, привлекая их внимание. А бык тот оказался греческим богом, жителем Олимпа, который не хотел, чтобы о его прогулках узнали, поэтому он
