принадлежит кисти Сарджента?
— Думаю, что да. На нем мой дедушка. Я передаю его в одну картинную галерею в Нью-Йорке. Они предлагают хорошую цену.
— Оставь его у себя. Цена со временем возрастет. — Он немного помолчал. — Анна, серьезно… никогда еще не видел тебя такой красивой, как сейчас, когда ты сидишь здесь. Ты так прекрасно вписываешься в этот интерьер и совсем не производишь впечатление, что угнетена им. Лоренсвилл, похоже, идет тебе на пользу.
— Только потому, что здесь ты, Лайон.
— Хочешь сказать, дом у человека там, где осталось его сердце… — Он притянул ее к себе, и оба стали смотреть на языки пламени. Некоторое время спустя, по-прежнему мечтательно глядя на горящие поленья, он произнес: — И к тому же все могло бы получиться…
— Что «получиться»?
— У нас с тобой.
Она еще теснее прижалась к нему.
— Я всегда говорила, что получится. И ты точно так же мог бы прекратить сопротивление. Это неизбежно.
— У меня около шести тысяч долларов. Анна, какой здесь ежегодный налог за жилье?
— Здесь?
— Вряд ли очень высокий. Не забывай, я сказал, что не смогу жениться на тебе, если нам придется жить на твои деньги. Но я мог бы воспользоваться гостеприимством этого прекрасного дома. Моих шести тысяч нам вполне хватило бы на год. А если бы я получил приличный аванс за книгу, то мог бы приступить к следующей. Анна, может же все получиться! — Он встал и, потирая ладони, окинул комнату взглядом. — Боже мой, а ведь действительно все было бы великолепно. Я мог бы писать здесь.
— Здесь? — Это слово едва не застряло у нее в горле.
— Анна! — Он встал перед ней на колени. — В наших отношениях не все было достойно. Но здесь, в этом прекрасном доме, я в самой достойной манере коленопреклоненно прошу тебя удостоить положительным ответом мое предложение. Согласна ли ты стать моей женой?
— Конечно. Ты хочешь сказать, чтобы я не продавала дом, для того чтобы ты приезжал сюда и писал здесь? Я буду рада сделать это, но ведь уйдет столько времени, чтобы добираться сюда каждые выходные.
— Мы стали бы жить здесь! Анна, этот дом — твой, но я стал бы платить за него налог, платить за питание. Мы стали бы жить на мои деньги. А в один прекрасный день я заработаю кругленькую сумму, и мы придумаем что-нибудь другое. Так поступал и твой отец. Мистер Хилл сказал, что здесь родилась твоя мать. Здесь будут наши семейные корни, Анна. А дорогу я себе пробью, стану чертовски хорошим писателем. Вот увидишь.
— Жить здесь? — Она ошалело смотрела на него.
— Я возвращаюсь в Нью-Йорк и извещаю Генри, что мы оба уходим от него. Если хочешь, пожениться можем в Нью-Йорке. Там осталась Дженифер…
— Там осталось все!
— Ничего такого, без чего мы не смогли бы жить.
— Но, Лайон, мне все здесь ненавистно! Ненавистен этот город, этот дом…
Только сейчас он осознал, в каком она состоянии.
— Даже когда я здесь? — осторожно спросил он. Она начала мерить шагами комнату, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Нужно заставить его понять…
— Лайон… ты говоришь, что смог бы писать здесь. Вероятно, смог бы. Возможно, даже по восемь часов в день. Но что бы стала делать я? Записалась бы в женские клубы? Раз в неделю играла бы в бинго? Возобновила бы так называемую «дружбу» со скучнейшими девицами, с которыми я здесь выросла? А вот тебя они бы так быстро не приняли, Лайон. Ты не их круга. Ты чужак. Нужно быть гражданином Лоренсвилла в третьем поколении, для того чтобы хоть что-то значить в этом городе, насквозь пропитанном снобизмом…
На его лице появилось умиротворенное выражение.
— Так вот что тебя волнует. Что меня подвергнут остракизму. Ну, за меня не беспокойся, я толстокожий. Станем ходить в церковь, нас все будут видеть. Когда поймут, что мы намерены остаться здесь, они смягчатся.
— Нет, нет! Ни за что! Я не буду жить здесь!
— Почему, Анна? — Он говорил тихим голосом.
— Лайон, ну как ты не понимаешь? Точно так же, как у тебя есть свои определенные принципы, — ты ведь не можешь допустить, чтобы мы жили на мои деньги в Нью-Йорке, — так и у меня есть свои уязвимые места. Их немного — всего одно. Лоренсвилл! Я ненавижу его! Я люблю Нью-Йорк. До приезда в Нью-Йорк я жила здесь, в этом склепе. Я была ничем, была трупом. Когда я приехала в Нью-Йорк, передо мной словно занавес поднялся. Впервые за всю свою жизнь я почувствовала, что живу, дышу.
— Но ведь сейчас у нас с тобой появились ты и я. — Он смотрел на нее испытующе, в упор.
— Но не зде-есь, — простонала Анна. — Не здесь. Неужели ты не понимаешь? Во мне тогда что-то умрет.
— Значит, насколько я понял, ты можешь любить меня только в Нью-Йорке. Нечто вроде единого пакета неразрывных соглашений?
— Я люблю тебя, Лайон. — Слезы ручьем текли по ее щекам. — Я буду любить тебя где угодно. Поеду за тобой в любое место, куда потребуется для твоей работы. Куда угодно, только не сюда…
— Ты даже не хочешь попробовать реализовать такую возможность… год, от силы два?..
— Лайон, я продам дом… Отдам тебе все деньги… Стану ютиться с тобой в одной комнате. Но не здесь! Он отвернулся и пошевелил в камине кочергой.
— Ну что ж, пусть будет так. — Затем добавил: — Подложу-ка еще одно полено перед отъездом. А то уже гаснет.
Она посмотрела на свои часы.
— Еще рано.
— Поеду на четырехчасовом. Завтра предстоит тяжелый день, а в среду еще Рождество…
— Я провожу тебя на вокзал. — Анна подошла к телефону и позвонила мистеру Хиллу.
Когда она вернулась, огонь почти погас. Без Лайона комнаты снова показались ей мрачными. О боже, понял ли ее Лайон? Он был так молчалив по пути на вокзал. «Во вторник я вернусь, — пообещала она ему. — Ничто не удержит меня здесь. В Рождество я буду с тобой».
Но, сев в поезд, он даже не обернулся, чтобы помахать ей на прощание рукой. Она чувствовала, что вот-вот свалится с ног. Проклятый Лоренсвилл! Словно спрут, он тянет свои щупальца, пытаясь затянуть ее назад.
На следующий день позвонила Дженифер. Они с Тони жили в отеле «Эссекс-Хаус» в отличных апартаментах. Мириам снимала номер на этом же этаже. И Мириам очень хорошо восприняла все. Вскоре, второго января, они уезжают на Западное побережье. А когда Анна возвращается? Завтра они устраивают рождественский банкет.
— Я приеду, — пообещала Анна. — Всех дел здесь, похоже, не переделаешь. Несколько дней назад говорила с Генри. Он — прелесть. Разрешил оставаться столько, сколько нужно. Но на Рождество я приезжаю. Когда Лайон будет звонить мне сегодня вечером, я скажу ему о банкете. Там и увидимся.
В тот вечер Лайон не позвонил, вероятно, дулся на нее. Это их первая размолвка, если не считать того, что они не поняли друг друга тогда, в Филадельфии. Нет, она ни за что не уступит. Но завтра она позвонит ему на работу и скажет, что выезжает днем на двенадцатичасовом.
Анна заказала разговор на десять утра. Генри на работе не было, Лайона — тоже.
Она поговорила с Джорджем Бэллоузом.
— Понятия не имею, где Лайон, — ответил ей он. — У нас никто не знает. Он приходил вчера и ушел в двенадцать. Генри улетел на Западное побережье в пятницу, что-то срочное с шоу Джимми Гранта. Может быть, вызвал туда и Лайона… Я же говорю, у нас никто ничего не знает.
Она распаковала уложенную было сумку. Ехать в Нью-Йорк нет никакого смысла. Ею овладело
