музыкального кружка, заседавших в квартире композитора на Офицерской, 17. Они особенно гневно возмущались ее сюжетом, далеким, по их мнению, от русской жизни, казавшимся им «ходульным». Серов обвинялся в «мейерберовщине» – подражании помпезному стилю французского композитора Дж. Мейербера. Отстаивавшие принципы реализма и народности в искусстве «балакиревцы» обвиняли композитора в отсутствии психологической глубины в обрисовке характеров, в мелодраматизме и чрезмерных оперных условностях «Юдифи». Балакирев считал, что Серов сошел с традиционной дороги русской музыки и погнался за дешевыми эффектами. В.В. Стасов метал молнии против новой оперы. С мнением своих коллег по «Могучей кучке» полностью соглашался и композитор М.П. Мусоргский. Александр Николаевич Серов, человек резкий и даже скандальный (эту черту своего характера он передал и своему сыну, художнику Валентину Серову), естественно, не оставался в долгу и в довольно резкой форме отвечал своим бывшим соратникам и единомышленникам.
П.И. Чайковский.
Фото 1863 г.
Петр Ильич Чайковский бывал в музыкальном салоне Серова на Офицерской, 33. Жена Серова вспоминала об одном таком визите композитора в их дом: «В 1865 году в маленьких комнатах дешевой петербургской квартиры, в четвертом этаже, появилось новое лицо. Это лицо обратило на себя внимание Серова, и он стал особенно усердно язвить консерваторское учение, нападать на рутину, энергично протестовать против учебного строя нашего времени. Новый посетитель, для которого так распинался Серов, был П.И. Чайковский. Не помню теперь, какое впечатление произвели на него все эти бурные речи; он только что кончил Консерваторию, не составил себе даже славы экстраординарного воспитанника (как, например, Ларош, который его привел к нам); робко смотрел он своим юношеским взором на разгоряченного оратора-хозяина и, хотя не протестовал словом, но, видимо, был не согласен с Серовым».
Одно время здесь, на Офицерской улице, у Валентины Семеновны Серовой жила дочь Полины Виардо, которую навещал И.С. Тургенев.
В конце XIX века дом № 33 принадлежал полковнику Владимиру Сергеевичу Юрьеву, а после его смерти перешел в наследство к дочери, Антонине Владимировне, жене генерала. Часть дома № 33 занимали меблированные комнаты. Их хозяйкой была Варвара Федоровна Федотова. Долгое время в доме существовал детский приют для девочек Общества вспоможения бедным в приходе Морского Богоявленского Никольского собора.
В начале XX века здесь снимал квартиру Николай Николаевич Львов, коллежский асессор и бухгалтер великого князя Михаила Александровича.
Революционные вихри 1918 года разметали по всему миру знатных жильцов этого доходного дома и его хозяев. Знаменательна статья в газете «Ленинградская правда», опубликованная 1 февраля 1942 года: «.это скромное, старинной постройки здание – дом № 33 по улице Декабристов, с крутыми лестницами, темными переходами, с небольшими окнами. Все 37 квартир дома населяют теперь обычные советские люди: кровельщица Валентина Тихоновна Зима, сотрудник НИИ Лукашкин, капитан Красной Армии Н.К. Косицын и др…».
«ВОКСАЛ В НАРЫШКИНСКОМ САДУ»
Санкт-Петербург, улица Декабристов, 35–39. Глядя теперь на довольно унылый вид безбрежного пустыря – стадиона Института физической культуры им. П.Ф. Лесгафта, простирающегося за ажурной металлической оградой, вряд ли можно себе представить, что некогда здесь, в прекрасном Демидовом саду, гремела медь духовых оркестров, работали хитроумные аттракционы, рестораны и театры.
С раннего утра и до поздней ночи в саду кипела шумная жизнь, и со всего Петербурга сюда съезжались толпы народа, чтобы повеселиться и отдохнуть от повседневных забот.
История этого большого земельного участка уходит в далекое прошлое. Упоминание о нем относится к первой половине XVIII века. В то время здесь находилась усадьба одного из «птенцов гнезда Петрова» – барона Петра Павловича Шафирова.
С владениями барона соседствовали земельные наделы петровских сподвижников – графа П.И. Ягужинского, адмирала И.А. Сенявина и генерала И.М. Головина. «Дачные» наделы сиятельных особ с годами дробились, продавались и переходили по наследству в другие руки.
Русский государственный деятель вице-канцлер Шафиров среди представителей старой знати считался худородным крещеным евреем, одним из когорты «петровских выдвиженцев». По свидетельству обер- прокурора Сената Скорнякова-Писарева «…Шафиров не иноземец, но жидовской породы, холопа боярского, прозванием Шаюшкин сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника шафором. Отец Шафирова служил в доме боярина Богдана Хитрова, а по смерти его сидел в шелковом ряду, в лавке, и о том многие московские жители помнят».
П.П. Шафиров.
Портрет работы неизвестного художника.
Первая половина XVIII в.
В 1717 году в Сенате начались слушания по так называемому «почепскому делу». Главным фигурантом на процессе являлся «отец» столичной коррупции, светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Сенаторы Голицын и Долгорукий, представители старой знати, пытаясь нанести смертельный удар любимцу царя, решили действовать хитро и тонко, руками другого худородного выскочки – барона Шафирова. Тот по их наущению в письменных доносах Петру разоблачил главных сенатских коррупционеров. Яростно изобличая основного российского казнокрада, Петр Павлович особо при этом выделял свои заслуги: «Не захотел я допустить противного Указа вашим», хотя воры якобы и пытались его, честнейшего, «.склонить на свою сторону сначала наговорами, потом криком и гневом князя Меншикова.».
Однако пионер разоблачения отечественной коррупции на вершинах власти, барон Шафиров, не учел важного обстоятельства, на котором впоследствии спотыкались его российские последователи: если
уж берешься кого-нибудь разоблачать, то желательно самому быть чистым и незапятнанным.
Светлейший князь Александр Данилович, как всегда, вышел сухим из воды и жестоко отомстил своему обидчику. На «честнейшего» барона быстро собрали довольно серьезный «компромат». Выяснилось, что сенатор Шафиров употребил свое влияние для того, чтобы брату его Михаилу выдали лишнее жалованье при переходе с одной службы на другую. Обнаружились крупные финансовые нарушения в работе городской почты, которой управлял барон Шафиров, и вскрылись незаконные траты государственных денежных средств во время поездки вице-канцлера во Францию. Кроме того, оказалось, что Петр Павлович взял у полковника Воронцовского в заклад деревню под видом займа, но денег ему не заплатил. Обо всем этом и поспешил доложить светлейший князь императору.
В результате «делом Шафирова» начал заниматься сам Петр I. Царь был скор на решение: суд приговорил барона Шафирова к смертной казни отсечением головы и полной конфискации его имущества.
15 февраля 1723 года сенатору и вице-канцлеру Петру Шафирову должны были принародно отрубить голову, но в самый критический и драматический момент, когда палач уже взялся за топор, секретарь Тайного кабинета Михайлов провозгласил, что из уважения к прежним заслугам Шафирова император заменил казнь ссылкой в Нижний Новгород.
Позже, в указе от 5 февраля 1724 года Петр I объяснил причину, по которой «борца» с коррупцией наказали так строго: «Понеже, видя другого неправдою богатящегося и ничего за то наказания не имущего, редкий кто не прельстится, а тако по малу все бесстрашне придут, людей в государстве разорят, Божий гнев подвигнут.».
Однако главная причина осуждения Шафирова, конечно же, заключалась в другом – вице-канцлер осмелился «наехать» на главного коррупционера Петровской эпохи, на любимца царя, светлейшего Александра Даниловича Меншикова.
В жестоком приговоре барону Шафирову проявился идущий от самого царя и господствующий по всей России «двойной стандарт», когда одним прощалось то, за что сурово карали других. После смерти Петра Екатерина I не только амнистировала Шафирова и вернула ему конфискованное имущество, но и назначила его президентом Коммерц-коллегии.
Петр Павлович Шафиров умер в 1739 году, усадьба же на Офицерской улице по наследству перешла в
