Брак и мораль

непристойной, служит некоторым полезным целям. Это означает, что роман или социологическое исследование, посвященное реформе законов о нормах отношений между полами, могут быть уничтожены, если какому-нибудь пожилому и невежественному человеку книга или трактат покажутся отвратительными, У этого закона чрезвычайно вредные последствия. Как мы знаем, первый том книги Хавелока Эллиса «Исследования в области сексуальной психологии» был запрещен в Англии согласно закону лорда Кемпбелла, хотя в Америке власти, к счастью, оказались более либеральными[19]. Мне кажется, вряд ли найдется человек, который подумает, что книга написана Эллисом в безнравственных целях; кроме того, такой объемный, серьезный и ученый труд вряд ли создан для того, чтобы вызвать у читателя радость от непристойностей. Конечно, данную проблему нельзя обсуждать так, как ее обсуждал бы судья со своими коллегами, не говоря уже о его жене или дочери. Но если книги такого рода запретить, это будет означать, что студентам заказана возможность познакомиться с фактической стороной предмета. Мне кажется, что традиционные моралисты нашли труд Хавелока Эллиса неприятным и отвратительным потому, что в нем приводятся конкретные случаи, которые показывают, что существующие методы не оправдали надежд на укрепление ни добродетели, ни психического здоровья. Такие исследования позволяют вынести разумное суждение о существующих методах полового воспитания. Однако судебные власти заявляют, что нам запрещено знакомиться с этими исследованиями, и что наши суждения в этой области должны по-прежнему оставаться невежественными.

Запрет в Англии, но не в Америке, книги «Источник одиночества»⁵ напомнил общественности еще об одном аспекте цензурных ограничений: речь идет о том, что любые упоминания о гомосексуализме в художественной литературе подлежат судебному преследованию. В европейских странах, где судебные деятели не до такой степени невежественны, как у нас, студенты имеют возможность познакомиться с обширными знаниями в области гомосексуализма. Но в Англии запрещено писать о нем как в ученых трудах, так и в произведениях художественной литературы. Гомосексуальные отношения между мужчинами – но не между женщинами – считаются в Англии противозаконными, и всякие попытки привести какие-то доводы в пользу изменения закона о гомосексуалистах будут признаны противозаконными, потому что в них есть непристойности. Однако всякий, кто даст себе труд познакомиться с предметом обсуждения, поймет, что закон о гомосексуалистах есть результат дикого и темного суеверия и что в его защиту не существует никаких разумных или гуманных оснований. Подобным же образом можно рассмотреть и вопрос об инцесте. Недавно был принят новый закон об инцесте, но по-прежнему выступать за или против него нельзя, потому что за приводимые аргументы можно привлечь к ответственности по закону лорда Кемпбелла, разве что эти аргументы будут сформулированы столь абстрактно и запуганно, что потеряют всю свою силу.

Другое следствие этого закона состоит в том, что большинство тем может рассматриваться только с применением специальных терминов, известных лишь высоко образованным людям. Соблюдая определенные предосторожности, можно использовать в печати термин coitus, но запрещено употреблять слово, являющееся синонимом и состоящее из четырех букв⁶. Эти запреты на ясную форму выражения мыслей влекут за собой тяжелые последствия; например, брошюра миссис Сенгер, посвященная контролю над рождаемостью и адресованная женщинам-работницам, была объявлена непристойной, наверное, вследствие последней причины, тогда как книги доктора Мери Стоупс, посвященные тому же вопросу, но написанные языком, понятным лишь тем, кто имеет образование, никто не запрещает. Это означает, что данную тему можно обсуждать в книгах, адресованных богатым людям, но противозаконно просвещать в этом вопросе рабочих и их жен. Я хочу обратить на этот факт внимание Евгенического общества, члены которого вечно жалуются на то, что рабочие размножаются быстрее, чем представители среднего класса, но не предпринимают никаких усилий, для того чтобы изменить закон, который мешает просвещению рабочих.

Многие согласятся с тем, что последствия закона о непристойности достойны сожаления, но тем не менее будут утверждать, что этот закон все-таки необходим. Я убежден, что невозможно сформулировать его таким образом, чтобы можно было исключить нежелательные последствия, и, учитывая это, считаю, что было бы лучше, если бы этого закона не было вообще. Приведу свои доводы: во-первых, нет такого закона, который, запрещая что-то скверное, не запрещал бы и что-то хорошее; во– вторых, все публикации, имеющие обыкновенный порнографический характер, не принесут большого вреда, если в процессе воспитания будут обращать внимание на вопросы, связанные с сексом.

Начнем с того, что посмотрим, как применялся закон лорда Кемпбелла в Англии. Если прочесть отчет о дебатах в парламенте, посвященных его принятию, то мы увидим, что закон был направлен против порнографии, как полагали участники дебатов, а не против того или иного вида литературы. Однако это предположение, к несчастью, не учитывало изощренность ума полицейских чиновников и глупость судей. Все, что связано с цензурными запретами, блестяще обсуждается в книге Морриса Эрнста и Уильяма Сигла «Только для невинных» (Викинг пресс, 1928). В ней рассматривается британская и американская цензура и более коротко цензура в других странах. Если взять лишь цензурные запреты в Англии на драматические произведения, то практика показывает, что цензуру легко проходят пьесы пустые и пошлые, рассчитанные на то, чтобы возбуждать похотливое воображение, тогда как пьесе «Профессия миссис Уоррен»⁷ потребовалось много лет, чтобы с нее был снят цензурный запрет. Пьесе «Семья Ченчи»⁸, этому перлу трансцендентной поэзии, в которой нет ни единого слова непристойности, способного возбудить воображение св. Антония» потребовалось более ста лет, чтобы преодолеть возмущение, рвущееся из рыцарской груди лорда Чемберлена⁹. В Америке, где официально нет цензуры, в отношении драматических произведений проводится та же политика, что и в Англии. Свидетельство тому – смелая кампания Хораса Ливерайта в связи с «Пленницей». Опираясь на множество примеров, можно показать, что цензура использовалась и используется против серьезных, высокохудожественных произведений и научных трудов, но произведения, имеющие своей целью проповедь безнравственности и разврата, легко избегают тяжелой руки закона.

Второе возражение против цензуры основано на том, что откровенная порнография принесла бы меньше вреда, чем ее тайное распространение, привлекающее к ней повышенный интерес. Несмотря на существование закона, по-видимому, каждый человек со средствами, будучи подростком, видел неприличные фотографии и даже испытал тщеславное чувство – ведь достать их было нелегко, – став обладателем одной из них. Люди с консервативными взглядами считают, что такие фото чрезвычайно вредны, но они ни за что не согласятся с тем, что эти фото, вероятно, вредны и для них тоже.

Несомненно, эти фото рассчитаны на то, чтобы возбуждать на некоторое время похотливое чувство; но у любого сексуально здорового представителя мужского пола это чувство возбуждается так или иначе. Частота его появления зависит от физического самочувствия, а поводами служат общественные условия, в которых индивид живет. Для мужчины викторианской эпохи достаточным стимулом было увидеть женские лодыжки. В то время как для нашего современника будет возбуждающим лишь вид выше колен. Получается, что все зависит от фасона женской одежды. Если бы нагота вдруг стала обычным явлением, вид нагой женщины перестал бы возбуждать мужчин, и женщинам потребовалось бы – как это и происходит у диких племен – прикрываться одеждой, чтобы сделать себя сексуально привлекательными.

То же самое можно сказать и о литературе, и об изобразительном искусстве: все, что казалось возбуждающим в викторианскую эпоху, сейчас, в более откровенную эпоху, уже никого не трогает. Вообще, чем больше ханжи пытаются ограничить сексуальную привлекательность, тем меньше требуется усилий, чтобы сделать ее возбуждающей. На девять десятых порнография обязана своими успехами моралистам, которые стараются вбить в головы молодых людей мысль о неприличии всего, что связано с сексом; лишь на одну десятую эти успехи обусловлены физиологией и психологией, а с этим ничего не могут поделать никакие законы. Итак, учитывая все вышеизложенное, я твердо убежден – хотя боюсь, лишь немногие согласятся со мной, – что закон о непристойности совершенно не нужен.

Табу на наготу – еще одно препятствие, мешающее появлению правильного взгляда на секс. Что касается наготы маленьких детей, то теперь против нее никто не возражает. Для маленьких детей нет ничего плохого в том, что они видят друг друга или своих родителей голыми, если это происходит обычным образом. Вероятно, в возрасте примерно трех лет ребенок обратит внимание на несходство отца и матери и сравнит себя и свою сестру, но этот интерес у него скоро пройдет, и ему будет безразлично, видит он людей голыми или одетыми. Но до тех пор пока родители будут стараться не показываться голыми перед своими детьми, у них будет обязательно чувство, что здесь есть какая-то тайна, и из этого чувства со временем возникнут ханжество и идея непристойности.

Многое еще можно сказать в защиту наготы, например, какое она доставляет удовольствие во время пребывания в солнечную погоду на открытом воздухе. Воздействие солнечных лучей на кожу очень полезно для здоровья. Всякий, кто видел, как голые дети бегают на открытом воздухе, наверное, не удержался от мысли, как раскованны и изящны их движения по сравнению с теми, когда они двигаются одетыми. Но то же самое можно сказать и о взрослых. Нагота необходима там, где есть свежий воздух, солнце и вода. Если бы мы покончили со всеми условностями, нагота очень скоро перестала бы вызывать сексуальное возбуждение; от пребывания на открытом воздухе и солнце мы стали бы гораздо здоровее и приобрели бы лучшую осанку; наши критерии красоты стали бы ближе к критериям физического здоровья и не ограничивались бы только красотой лица, а включали бы и красоту тела. Но ведь именно это рекомендовали еще древние греки.

Глава IX Любовь и ее место в жизни человека

Подавляющее большинство людей относится к чувству любви несколько странным образом: с одной стороны, любовь – главная тема поэзии, романов и пьес; с другой – это чувство почти полностью игнорируется большинством известных социологов, и не было еще случая, чтобы любовь учитывалась как фактор при разработке экономических или политических реформ. Я не считаю такое отношение справедливым и рассматриваю это чувство как одно из самых важных в жизни человека. Я считаю любую общественную систему порочной, если в ней возможно какое-либо вмешательство в свободное развитие этого чувства.

Любовь, если понимать это слово в его точном смысле, не означает той или иной половой связи, но лишь такую, когда проявляется большой эмоциональный подъем, который влияет как на психологию, так и на физиологию влюбленных. Степень этого эмоционального подъема может быть сколь угодно высокой. И все– таки этот подъем, пример которого мы находим в «Тристане и Изольде»¹, не противоречит жизненному опыту бесчисленного множества мужчин и женщин.

Способность выразить этот эмоциональный подъем в художественной форме редка, но само чувство, по крайней мере в Европе, отнюдь не редко. Впрочем, оно больше наблюдается в одних обществах, чем в других, и это связано – как мне кажется – не с этическими особенностями, но скорее с традициями и общественными институтами. В Китае любовь – редкое явление, и о ней историки говорят лишь в тех случаях, когда плохого императора обманывала негодяйка наложница. Для китайской культуры характерны неодобрительное отношение к сильным эмоциям и строгое правило, чтобы человек при любых обстоятельствах подчинялся велениям рассудка. Это отдаленно напоминает первую половину XVIII в. Мы, имеющие опыт Великой Французской революции, романтического движения и опыт Великой войны, уже осознали, что рассудок не играет в нашей жизни роль повелителя, как на это надеялись мыслители времени королевы Анны². Да и рассудок сам по себе стал выглядеть предателем в процессе создания психоанализа. В современной жизни существуют три сверхрассудочные деятельности это религия, война и любовь. Но разница между ними в том, что любовь не противоречит рассудку – разумный человек может наслаждаться ею, не теряя рассудка. По причинам, которые уже были рассмотрены в первых главах, в современном мире существуют в каком-то смысле враждебные отношения между религией и любовью. Я не считаю их непреодолимыми; просто они обусловлены тем фактом, что христианская религия – в отличие от некоторых других – упорно поддерживает аскетизм.

Но в современном мире у любви есть враг гораздо более опасный, чем религия, для которого евангелием являются работа и экономический успех. Часто можно услышать, особенно в Америке, что любовь не должна мешать карьере, и если она кому-то мешает, то этот человек глупец. Однако здесь, как и в других вопросах, необходимо стремиться к достижению равновесия. Было бы глупо, хотя в некоторых случаях это может показаться героическим поступком, полностью пожертвовать карьерой ради любви; но было бы не менее глупо – и в этом нет ничего героического – полностью пожертвовать любовью ради карьеры. Тем не менее такое случается – и при том неизбежно – в обществе, организованном на принципе всеобщей погони за деньгами. Посмотрите на жизнь обычного бизнесмена, например, в Америке. Сразу после окончания юности все его мысли и вся его энергия устремлены на достижение финансового успеха. Пока он еще молод, он удовлетворяет свои половые потребности, посещая время от времени проституток; наконец он женится, но все его интересы лежат в другой плоскости, чем интересы его жены, и между ними никогда не возникают по-настоящему интимные отношения. Он, усталый, поздно приходит домой из своего офиса; рано утром, когда жена еще спит, уезжает на работу; в воскресенье он играет в гольф, чтобы быть физически крепким, так как это необходимо, чтобы успешно делать деньги. Все, что интересует его жену, кажется ему таким женским, что он не хочет разделять ее интересы, хотя в принципе одобряет их. Для незаконной любви у него просто нет времени – впрочем, как и для законной, – и он лишь во время деловых поездок иногда посещает проституток. Его жена остается сексуально холодной, и это ничуть не удивительно, поскольку он никогда не ухаживает за ней. Подсознательно он все время живет с чувством неудовлетворенности, но не знает, откуда оно у него. Он забывает об этом чувстве во время работы или же когда с садистским вниманием следит за боксерским матчем, или принимает участие в кампании преследования левых радикалов. Его жена, которая тоже испытывает чувство неудовлетворенности, борется со скукой, поддерживая второсортную культуру; оставаясь верной своему мужу, она участвует в преследовании тех, кто живет благородно и духовно свободным. Так сексуальная неудовлетворенность оборачивается и у мужа и у жены ненавистью к человечеству, которая маскируется под выражение общественного мнения и высокую мораль.

Эти несчастливые судьбы обязаны своим происхождением неверной концепции сексуальной потребности. Апостол Павел полагал: единственное, что соединяет людей в браке, – это половые отношения, и эта точка зрения была в основном поддержана христианскими учениями о морали. Моралисты были так ослеплены своей ненавистью к сексу, что уже не могли видеть