величественностью светской дамы.
Самые благоразумные люди не могут отрешиться от слабостей.
Охваченная безумной завистью к красоте, изяществу и молодости Адриенны, княгиня, несмотря на свой ум, сделала непростительный, смешной промах. Вместо того чтобы, как всегда, одеться со строгим вкусом, она вздумала надеть платье, слишком легкомысленное для ее возраста и по покрою. Нежный сизый с переливами цвет и слишком туго стянутая талия делали ее лицо краснее обыкновенного, а райская птица на малиновой шляпе увеличивала комический оттенок туалета. Все это было следствием гневного волнения и желания унизить племянницу, затуманивших здравый ум княгини.
На лице княгини ясно выражались злоба, зависть и гордость победы. (Святоша вспомнила коварную ловкость, с которой она сумела послать на верную смерть дочерей маршала Симона) и надежда на успех новой отвратительной интриги.
Адриенна, не делая ни шагу навстречу тетке, вежливо встала с дивана, сделала полный достоинства поклон и снова заняла свое место, любезно указав княгине на кресло около камина, недалеко от кресла Горбуньи, но с другой стороны.
— Садитесь! Прошу вас, — сказала она.
Княгиня покраснела и взглянула с презрительным удивлением на Горбунью, вежливо поклонившуюся, но не уступавшую своего места. Горбунья поступила так из чувства собственного достоинства и из сознания того, что, в сущности говоря, почтенного места заслуживала она, честная и преданная бедная девушка, а не эта княгиня, низкая, злая и лицемерная.
— Садитесь! Прошу вас, — повторила Адриенна.
— Разговор, о котором я вас просила, — сказала госпожа де Сен-Дизье, — должен остаться в тайне.
— У меня нет тайн от моей лучшей подруги, мадам; вы можете говорить в присутствии мадемуазель.
— О! я давно знаю, — с горькой иронией заметила княгиня, — что вы не особенно заботитесь о сохранении тайн и очень снисходительны в выборе тех, кого вы называете друзьями… но мне уж позвольте действовать иначе. Если у вас нет тайн, то они есть у меня и я не желаю открывать их при первой встречной…
И ханжа презрительно кивнула на Горбунью.
Оскорбленная тоном княгини, Горбунья отвечала кротко и просто:
— Я не вижу, мадам, никакой унизительной разницы между первой и последней встречной у мадемуазель де Кардовилль.
— Каково! Еще и разговаривает! — с дерзкой и презрительней жалостью заметила княгиня.
— Да… по крайней мере, отвечает, — спокойно возразила Горбунья.
— Я хочу с вами говорить наедине, — ясно, кажется! — нетерпеливо сказала святоша племяннице.
— Извините… я вас не понимаю, мадам, — с видом удивления возразила Адриенна. — Мадемуазель, удостаивающая меня своей дружбой, из любезности согласилась присутствовать при нашей беседе. Я прибавила: из любезности, потому что действительно надо очень любить меня, чтобы согласиться слушать все те благожелательные, приятные, милые речи, какими вы, несомненно, пришли со мной поделиться.
— Но, мадемуазель! — воскликнула княгиня.
— Позвольте мне прервать вас на минуту, — с самым любезным видом продолжала Адриенна, как будто говоря ханже нечто лестное. — Для того чтобы вы не стеснялись присутствием мадемуазель, я спешу вас предупредить, что она вполне знакома со всеми святыми гадостями, набожными мерзостями, духовным предательством, жертвой которых я была по вашей милости… Она знает, наконец… что вы мать церкви, каких мало… Могу ли я надеяться, что вы теперь оставите вашу деликатную и столь заинтересованную сдержанность?
— По правде сказать, — заявила, впадая в ярость, княгиня, — не могу понять, сплю я или бодрствую…
— Ах, Боже мой! — тревожно заговорила Адриенна, — меня беспокоит это сомнение… Не ударила ли вам кровь в голову… вы так раскраснелись… как будто вы задыхаетесь… чувствуете стеснение… тяжесть… Быть может, вы немножко сильно затянулись, мадам?
Эти слова, сказанные Адриенной с очаровательным наивным сочувствием, действительно чуть не заставили княгиню задохнуться; она побагровела и, опускаясь с шумом на кресло, воскликнула:
— Отлично, мадемуазель, я предпочитаю такой прием… Он мне позволяет не стесняться… говорить прямо…
— Не правда ли, мадам? — сказала Адриенна, улыбаясь… — По крайней мере можно откровенно высказать все, что на сердце. А это должно иметь для вас прелесть новизны… Сознайтесь, что вы мне очень признательны за возможность снять с себя маску доброты, набожности и кротости? Вечно носить ее ведь тяжело.
Слушая сарказмы Адриенны, — невинную месть, вполне извинительную, если принять во внимание все зло, сделанное княгиней племяннице, Горбунья чувствовала, что у нее сжимается сердце: она очень боялась этой женщины.
Между тем княгиня продолжала говорить уже хладнокровнее:
— Тысячу благодарностей, мадемуазель, за ваше милое внимание… Я его ценю по достоинству и постараюсь как можно скорее вам это доказать.
— Отлично, отлично, мадам, — весело отвечала Адриенна. — Сообщите нам это, пожалуйста, поскорее… Я с нетерпением жду ваших новостей… Мне очень любопытно…
— А между тем, — с иронической улыбкой заметила княгиня, — вы и вообразить себе не можете, что сейчас услышите.
— Неужели? Я только боюсь, что ваша наивная скромность вас обманывает, — продолжала Адриенна тем же тоном. — Право, мало что может меня удивить с вашей стороны. Разве вы не знаете, что… от вас… я жду всего!
— Как знать? — медленно произнесла ханжа. — А если… например… я скажу вам… что через сутки… не больше… вы будете нищей?
Это было так неожиданно, что мадемуазель де Кардовилль невольно изумилась, а Горбунья вздрогнула.
— Ага! — с торжеством воскликнула княгиня при виде изумления Адриенны и продолжала жестким и лицемерным тоном. — Сознайтесь, что мне удалось вас удивить, хотя вы и говорили, что всего от меня ожидаете… Как хорошо, что вы так повели нашу беседу… Мне надо было бы в противном случае употребить много приготовлений для того, чтобы объявить вам: мадемуазель, завтра вы будете так же бедны, как богаты сегодня… А теперь я могу вам это сказать совершенно просто, наивно… добродушно!
Преодолев свое первое изумление, Адриенна, со спокойной улыбкой, удивившей святошу, проговорила:
— Откровенно признаться, мадам, я удивилась… я ведь ожидала какой-нибудь коварной выдумки, полной злобы, хорошо придуманной низости, на какие вы мастерица… Могло ли мне прийти на ум, что вы придаете такое важное значение подобной мелочи?
— Как? Быть разоренной, совершенно разоренной, и не позже, чем завтра, такой расточительнице, как вы, — воскликнула святоша, — лишиться не только доходов, но и особняка, и мебели, и лошадей, и бриллиантов, и этих смешных нарядов, которыми вы так гордитесь… — вы называете это мелочью? Вы, привыкшая тратить сотни тысяч, а теперь обреченная жить на нищенское содержание, меньше жалованья ваших прислужниц, вы называете это мелочью?
К жестокому разочарованию тетки, Адриенна казалась вполне спокойной; она хотела уже отвечать княгине, как вдруг дверь отворилась, и в комнату без доклада вошел принц Джальма.
На просиявшем лице Адриенны выразилась такая гордая, безумная нежность, и она бросила на княгиню взгляд такого глубокого счастья, что передать это словами невозможно.
Никогда Джальма не был так идеально красив, как сегодня; выражение безграничного счастья сияло на его лице. Индус был одет в длинное, широкое платье из белого кашемира, с пунцовыми и золотыми полосами. На голове его была чалма из той же материи, а роскошная шаль служила поясом.
Княгиня де Сен-Дизье была невольно поражена его появлением. Она не рассчитывала встретить его
