Агасфер. Том 3

клятвопреступницей. Ибо этот закон отнимает у девушки имя, считает, что супруга страдает неизлечимой глупостью, так как навек подчиняет ее унизительной опеке мужа, лишает мать права на ребенка и отдает человека в вечное рабство другому человеку, равному ему перед лицом Бога! Вы знаете, друг мой, — со страстным возбуждением продолжала Адриенна, — вы знаете, как я уважаю вас, — вас, отец которого был прозван «отцом Великодушного», вы знаете, я не побоялась бы, что вы, такой благородный и честный человек, воспользуетесь тираническими правами, но я не солгала ни разу за всю жизнь, и наша любовь слишком священна, чтобы мы скрепляли ее купленным освящением и двойным клятвопреступлением!.. Нет!.. Никогда я не дам клятвы исполнять закон, которого не признает ни мой ум, ни чувство собственного достоинства! Пусть завтра восстановят право развода, признают право женщины, и я буду готова подчиниться обычаю, потому что тогда он не будет идти вразрез с моим умом, сердцем, с тем, что справедливо, возможно и человечно!

Затем Адриенна с нежным, глубоким чувством, вызвавшим слезы на ее глазах, прибавила:

— О друг мой! Если бы вы знали, что значит для меня ваша любовь! Если бы вы знали, как дорого для меня ваше счастье, вы бы поняли и извинили колебания благородного и любящего сердца, видящего роковое предзнаменование в лживом и клятвопреступном обряде. Мое желание — удержать вас силой чувства, связать счастьем и оставить вам полную свободу, чтобы владеть вами без всякого принуждения!

Джальма слушал девушку со страстным вниманием. Сам гордый и великодушный, он преклонялся перед ее столь же гордым и великодушным характером.

После нескольких минут молчания он произнес звонким, нежным голосом, почти торжественно:

— Меня, так же как и вас, возмущают ложь, несправедливость и клятвопреступление… Как вы, я нахожу, что человек унижается, принимая на себя право быть низким тираном… Как вы, я нахожу достоинство только в свободе… Но вы сказали, что хотите освятить наш союз Божьим благословением… Кто же нам даст его? Кому произнесем мы наши клятвы, в возможности исполнения которых мы можем поручиться?

— Через несколько дней я вам это скажу… Я постоянно, в часы нашей разлуки думаю об одном: как найти возможность соединиться во имя Бога, но помимо светских законов и в границах, допускаемых разумом? И при этом сделать так, чтобы не оскорблять требований света, в котором нам, быть может, придется жить. Да, друг мой, когда я вам скажу, чьи достойные руки навеки соединят наши руки… кто будет молить и призывать благословение Божие нашему союзу… союзу святому, но оставляющему нас свободными… вы признаете, как и я, что невозможно было найти более чистых рук, чтобы возложить их на нас… Простите, друг мой… это все очень важно… важно, как счастье… важно, как любовь. И если мои слова вам кажутся странными, мои мысли неразумными, говорите… скажите… и мы поищем лучшего способа согласовать то, чем мы обязаны Богу и свету, с тем, чем мы обязаны себе… Говорят, что влюбленные безумны, — прибавила, улыбаясь, молодая девушка, — а я нахожу, что истинно влюбленные наиразумнейшие люди.

— Когда вы говорите так о нашем счастье, — сказал глубоко взволнованный Джальма, — с такой сосредоточенной, серьезной нежностью, мне кажется, что я слышу мать, пекущуюся о будущности обожаемого ребенка… старающуюся окружить его всем, что может сделать его мужественным, крепким и великодушным… и избавить от всего, что неблагородно и недостойно… Вы спрашиваете, Адриенна, не странными ли мне кажутся ваши слова? А разве вы забыли, что я всегда чувствую во всем то же, что и вы? Меня оскорбляет и возмущает то, что оскорбляет и возмущает вас, и когда вы говорите о законах вашей страны, не уважающих в женщине даже матери… я с гордостью думаю, что в наших варварских странах, где женщина — рабыня, материнство возвращает ей свободу… Нет, нет… такие законы созданы не для нас с вами… Не потому ли, что вы хотите оказать святое уважение нашей любви, вы поднимаете ее над недостойным рабским подчинением, которое бы ее запятнало? Знаете ли, Адриенна, на родине, от наших жрецов, я слыхал о существах, стоящих ниже Божества, но выше людей… Я им не верил, а теперь, зная вас, я им поверил…

Последние слова были произнесены не в виде лести, а с искренним убеждением, с пылкой верой истинно верующего. Передать общее выражение и нежность, которой дышали слова молодого индуса, невозможно, как нельзя описать и выражения влюбленной, нежной тоски, придававшей необыкновенное обаяние чертам принца.

Адриенна слушала Джальму с гордостью, благодарностью и восторгом. Положив руку на грудь, как бы для того, чтобы сдержать свое волнение, она, глядя на принца в опьянении страсти, проговорила:

— Добрый, великий, справедливый; как всегда! Как бьется мое сердце! Оно переполнено радостью и гордостью! Благодарю Тебя, Боже! Благодарю за то, что Ты создал для меня обожаемого возлюбленного! Ты хотел удивить мир сокровищами нежности и милосердия, какие должна породить такая любовь! Еще никому неизвестно всемогущество свободной, пылкой, счастливой любви! И благодаря нам, Джальма, в минуту нашего соединения, — сколько гимнов счастья, благодарности вознесется к престолу Всевышнего! Нет, нет! Никто не знает, какую ненасытную жажду радости и всеобщего счастья порождает такая любовь, как наша… Никто не знает, какой неистощимый источник доброты зарождается в сиянии того небесного ореола, какой окружает пылающие любовью сердца! О да… Я чувствую, много слез будет осушено! Много оледеневших от горя сердец отогреется на божественном пламени нашей любви!.. И из благословений всех тех, кого мы спасем, мир узнает о святом опьянении нашего счастья!

Ослепленному взору Джальмы Адриенна казалась идеальным существом, которое было подобно божеству благодаря неистощимым сокровищам своей доброты… и вместе с тем — вполне чувственным созданием благодаря пылкости страсти, ярко выражавшейся в ее глазах, горящих любовью.

Молодой индус, обезумев от любви, бросился на колени перед молодой девушкой и воскликнул с мольбою:

— О, молю тебя! Пощади!.. У меня больше нет воли!.. Не говори так… когда же наступит этот день?.. Сколько лет жизни я бы отдал, чтобы ускорить его наступление!

— Молчи… молчи… не богохульствуй!.. Твоя жизнь… принадлежит мне.

— Адриенна! Ты любишь меня?

Девушка не отвечала, но ее глубокий, горящий, томный взгляд заставил Джальму окончательно потерять голову. Схватив обе руки Адриенны, он задыхающимся голосом произнес:

— Этот день… дивный день… день, когда мы очутимся на небесах… день, когда счастье и доброта сделают нас равными богам… — зачем откладывать этот день?

— Потому что наша любовь нуждается в благословении Божьем, чтобы стать безграничной.

— Разве мы не свободны?

— О да! Любовь моя… мое Божество! Мы свободны, и потому-то мы должны быть достойны этой свободы.

— Адриенна… молю тебя!

— И я молю тебя… пожалей святость нашей любви… не оскверняй ее расцвета… Поверь моему сердцу, поверь моим предчувствиям… это будет ее унижением… позором… Мужайся, друг мой… еще несколько дней, и затем блаженство навек… без угрызений совести… без сожалений!

— Да… но до этого ад… мучения, которым нет имени… Ты не знаешь, что я испытываю, покидая тебя… ты не знаешь, как жжет меня воспоминание о тебе… ты не знаешь, как я страдаю долгими, бессонными ночами… Я тебе не говорил этого… я тебе не говорил, как я рыдаю, как в своем безумии призываю тебя… Как я плакал, как я призывал тебя, когда думал, что ты меня не любишь… А теперь я знаю, что ты моя, что ты любишь меня, и вижу тебя ежедневно… Ты становишься все прекраснее с каждым днем… я все более и более пьянею!.. Нет, ты не знаешь… ты не знаешь этого!!.

Джальма не мог больше продолжать.

То, что он рассказывал о своих мучениях, Адриенна испытывала сама и, опьяненная, смущенная словами своего возлюбленного… наэлектризованная его близостью, красотой и страстью, она почувствовала, что слабеет, что ее мужество исчезает… Непобедимая нега отнимала у нее силы… парализовала рассудок… Но с последним порывом целомудрия она вскочила, бросилась в комнату Горбуньи и воскликнула:

— Сестра моя!.. Сестра!.. Спаси меня, спаси нас!..