В 1768 году Екатерина II повелела генерал-полицмейстеру Петербурга унифицировать эту важную работу: «Прикажи на концах каждой улицы и каждого переулка привешивать доску с именем той улицы или переулка на русском и немецком языках; у каких же улиц и переулков нет еще имен, то изволь оные окрестить».
На фасадах домов тогда появились мраморные доски с названием улицы, номером городской части и квартала. Одна из подобных екатерининских мраморных досок сохранилась до наших дней по соседству с Марсовым полем и Мойкой на здании Старого Эрмитажа со стороны набережной Зимней канавки. Сегодня на ней можно прочитать: «Первая Адмиралтейская часть, Первый квартал. Почтовая. Potsсhtowaja». В 1803 году мраморные доски заменили сначала металлическими, а затем эмалированными.
С 1834 года дома нумеровались по одной улице, начиналась нумерация от Адмиралтейства. Четные номера домов шли по правой стороне, нечетные – по левой. Писали их черной краской на жестяных табличках, окрашенных в светло-желтый цвет. На них кроме номера дома обозначалось имя хозяина здания. По распоряжению генерал-полицейместера таблички навешивались либо над воротами строения, либо над его главным входом.
В 1858 году изменился порядок обозначения четной и нечетной сторон городских магистралей. Четной стала теперь левая сторона, а нечетной – правая. Подобное правило сохраняется и в наши дни. На набережных рек и каналов и параллельных им улицах нумерация домов возрастает по течению водоема.
В 1718 году появился указ Петра I об ассамблеях, обязывающих знатных людей столицы – дворян, купцов, приказчиков, старших мастеров и иностранцев, с женами и дочками являться на них и устраивать приемы у себя в домах поочередно дважды в неделю для наведения деловых контактов друг с другом, разрешения насущных задач и деликатных разговоров. Столичные ассамблеи начинались обычно около четырех-пяти часов пополудни и завершались к десяти часам вечера.
Об ассамблеях знатные люди города извещались барабанным боем и громким криком глашатаев.
Петр I не только лично утверждал список гостей, но и сам присутствовал на ассамблеях вместе с семьей.
Хозяин дома – дворянин, государственный деятель или богатый купец – выделял для ассамблеи четыре приличные комнаты, обеспечивал их освещением, отоплением, хлеб-солью и различными развлечениями – играми и танцами. В репертуар подобных вечеров тогда входили обязательные церемониальные танцы (менуэт, полонез), а также инглез, алеманд, контраданс.
Петр подобными мероприятиями изменял общественную жизнь, решительно вводил новые обычаи и нравы, превращал Северную столицу в центр отечественной культуры.
Наиболее представительными в ту пору являлись ассамблеи в специально обустроенных помещениях Почтового двора. На них всегда бывали Петр I и Екатерина I, приходящие, как правило, пешком из Летнего сада, по специальной крытой галерее, проложенной по левому берегу Невы. На ассамблеи мужчины в обязательном порядке приходили вместе с дамами – равные с равными, но указом императора женщины должны были «вести себя деликатно, достойно, со всеми правилами светского этикета и политеса». Правила утверждались самим императором, требовавшим их неукоснительного исполнения. Государю приходилось поучать подданных: «Замечено, что жены и девицы, на ассамблеях являющиеся, не зная политесу и правил одежды иностранной, яко кикиморы одеты бывают.
Одев робы и фижмы из атласу белого на грязное исподнее, потеют гораздо, отчего зело гнусный запах распространяется, приводя в смятение гостей иностранных.
Указую: впредь перед ассамблеей мыться в бане с мылом со тщением и не только за чистотою верхней робы, но и за исподним такоже следить усердно, дабы гнусным видом своим не позорить жен российских».
Правда, отдавая должное Петру Великому, учредившему образцовые ассамблеи в зале «Почт-гауса», отмечу, что многие иностранцы не любили останавливаться в гостинице этого столичного официального учреждения. Камер-юнкер герцога Гольштейн-Готторпского барон Ф. Берхгольц, например, считал, что «в его время на этом Почтовом дворе стоять было неудобно, потому что все должны были выбираться оттуда, когда царь давал там празднества; это случалось нередко зимой и в очень дурную погоду».
24 марта 1716 года именно на этот Почтовый двор из Италии прибыли отец и сын Растрелли. Зарегистрировавший их приезд в столицу почтмейстер тогда и предположить не мог, что 16-летний Франческо Бартоломео Растрелли через пять лет станет ведущим зодчим Северной столицы.
Историк Петербурга М.И. Пыляев утверждает, что «неподалеку от Почтового двора располагалось здание, в котором содержался живой слон – подарок русскому царю Петру от персидского шаха Гуссейна». Вот, что писал он по этому поводу в своей книге «Старый Петербург»: «Против Почтового двора было устроено особенное помещение для привезенного в первый раз в Россию, в подарок от персидского шаха слона; место, где он стоял, называлось „Зверовой двор“. Вебер говорит, что его привезли в Петербург в апреле 1714 года и прежде всего заставили поклониться до земли перед дворцом. Персиянин, приведший слона, рассказывал, что когда он с ним прибыл на корабль в Астрахань, то слон возбудил такое любопытство, что сотни людей провожали его более сорока верст, а по пути в селах и деревнях крестьяне принимали слона за божество, становились на колени и выстилали его путь полотнищами разной материи».
В Петербурге за царским подарком подрядили ухаживать отставного вахмистра драгунского полка Гаврилу Бабаецова, регулярно обкрадывавшего бедное животное. Для питания и содержания слона, в год драгуну выдавали «пшена соропчинского (то бишь риса) – 250 пудов, масла коровьева – 48 пудов, патоки тож, калачей по 40 штук на день, сена – 1600 пудов, соли – 8 пудов, свечей – 2500, вина простого (то бишь водки) – 315 ведер, ренского – 315 бутылок». Начальство все же прознало, что драгун бессовестно ограничивал животное в питании и непотребно использовал его в своих корыстных целях. При допросе с пристрастием после смерти слона «оный драгун Гаврила Бабаецов признался, что он де действительно был повинен в том, что якобы употребил сам 4 ведра с полуведром оное вино, да по праздникам, невзирая на сильный мороз и лютую непогоду, водил животное к знатным вельможам „на поздравления“, чем он, якобы зарабатывал себе на жизнь». Несмотря на несносную жизнь в Санкт-Петербурге, слон прожил три года. Позже из него сделали чучело и выставили на обозрение в Кунсткамере.
Пожар 1737 года уничтожил Почтовый двор и находящееся перед ним здание слоновника. Кстати, в нем после смерти слона до пожара находился известный Готторпский глобус, подаренный Петру I Голштинским герцогом. Историк М.И. Пыляев пишет, что «в Петербург привезли его с большим затруднением, ибо по огромности его надобно было расчищать новые дороги, вырубать леса, при чем многие из рабочих лишились жизни. Глобус имел 7 1/2 сажен в поперечнике, внутри него стоял стол и скамья, на которой могли свободно помещаться двенадцать человек; глобус приводился в движение механизмом, приделанным к столу».
Этот знаменитый подарок по своей сути являлся первым планетарием, ибо внутренняя поверхность глобуса изображала небесную сферу и люди, сидящие на скамье внутри него, могли знакомиться со звездами.
В 1726 году Готторпский глобус расположили в башне Кунсткамеры. Он пострадал во время пожара, но был отреставрирован.
24 июня 1737 года сильнейший пожар, вспыхнувший сразу в двух местах, бушевал от истока Мойки до Зеленого моста. Сгорело больше тысячи домов, в их числе оказался и Почтовый двор на северо-западной окраине Марсова поля. Выжженное место, где ранее располагался первый петербургский Почтамт, расчистили, а этот участок Марсова поля тогда назвали «Верхней набережной площадью». Новая столичная площадка, ставшая продолжением Потешного (Марсова) поля, довольно долго пустовала и лишь в 1768 году по велению Екатерины II на ее территории приступили к строительству необычного дворца. Его проект разработал придворный архитектор Антонио Ринальди, предложивший русской императрице построить величественное здание дворцового типа на массивном гранитном цоколе и облицевать его стены разными
