их наблюдать за этим жутким действием. Мать предлагала им себя вместо своего ребенка, но те посмеялись над ней и ввосьмером подвергли ее дочь насилию.
Семья Пэгер жила в восьми километрах от Виллюэна возле озера. Они рассказали о многочисленных подобных случаях и плакали, вспоминая зверства, которые учиняли русские в их краю. По стране прокатилась большевистская красная сыпь, от которой, казалось, никогда не удастся вылечиться. От Пэгеров я узнал, что в марте 1945 года группу немецких военнопленных расстреляли на берегу озера. Теперь русские взорвали на нем лед, чтобы уничтожить следы этого злодеяния. Ночь я провел у Пэгеров. Они не хотели, чтобы я отправился в Виллюэн.
На следующий день на дороге Шлоссберг-Нойштадт, ведущей в сторону Литвы, я заметил масштабные передвижения советских войск. Мне следовало добраться до Виллюэна, чтобы спрятаться прежде, чем попытаться вернуться в Фихтенхоэ. Там, где в Шлоссберге раньше стояла церковь, русские установили памятник своим погибшим солдатам. От немецкого военного кладбища ничего не осталось. Оно все заросло сорняками, надгробия исчезли. При взгляде на это место я окончательно отказался от мысли начать новую жизнь вместе с моей семьей в районе Шлоссберга. Место это обезлюдело, от былой немецкой жизни не осталось и следа. От Эйдкюнена до Тильзита все было подвергнуто бессмысленному разрушению. Шлоссберг находился в самом сердце этой мертвой зоны. Шешуппе еще не замерзла, и мне пришлось переплывать на другой берег в ледяной воде. Я вернулся к родителям в Пашеждряй. Мы отказались от мечты начать жизнь на нашей бывшей родине, Восточной Пруссии, — это было просто невозможно.
15 декабря 1945 года к нам пришло НКВД. Русские забирали молодых мужчин для отправки в советский военкомат в Гришкабудес. Я попал в облаву. Врачи признали меня годным к военной службе. Меня задержали и на ночь заперли в кузове грузовика. Затем под охраной отвезли в советскую артиллерийскую часть, находившуюся в Восточной Пруссии, в Гумбиннене. Нам приказали одеться в старую, вонючую красноармейскую форму. Охрану так и не убрали. Я опасался, что ночью, во сне, могу заговорить по- немецки и тем самым выдам себя. Задумав бежать, я стал внимательно присматриваться к окружающей местности. Перед принятием присяги нам выдали другую форму. На следующий день нашу часть должны были отправить на Дальний Восток, на окраину Советского Союза. Наступило время решительных действий.
Ночью я тайком выбрался из армейской палатки. На углу стоял замерзший часовой. Я побежал что было сил. Он заметил меня и выстрелил в меня. Я почувствовал, что пуля попала мне в спину недалеко от позвоночника. Я бросился наутек, спасая свою жизнь. Тут же была поднята тревога. Я продолжал бежать, чувствуя, как кровь струится из раны. Бинта у меня не было. Моей самой главной задачей было перейти бывшую линию фронта с нерасчищенными минными полями. Это заставило меня дождаться наступления утра. За это время я потерял много крови и очень ослаб. Днем мне пришлось прятаться, чтобы не попасться на глаза русским солдатам. Я нашел полуразрушенный дом без оконных рам, в котором царило полное запустение. Чтобы отдохнуть, я забился в дальний угол погреба. В противоположном углу лежал труп женщины. Она была убита выстрелом в голову, ее ноги были раздвинуты, одежда порвана. Женщину, по всей видимости, изнасиловали русские солдаты, а потом убили.
Мучения несчастной оборвала пуля, выпущенная в голову. Когда наступила ночь, я торопливо покинул это жуткое место.
На третий день я оказался на берегу Шешуппе. По поверхности реки проплывали хрупкие льдинки. Я разделся и вошел в отчаянно холодную воду. Мне нужно было добраться до деревни Сенлакай, располагавшуюся в восьми километрах от Фихтенхоэ, где жила моя тетка и где меня знали. Добравшись до фермы, я потерял сознание. Юстинус Баукус вытащил пулю из моей спины и запечатал рану, прижав к ней раскаленный добела утюг. Через три недели я почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы вернуться к родителям в Пашеждряй. Меня предупредили, что я рискую угодить под арест как дезертир. Мне не оставалось ничего другого, как присоединиться к литовскому сопротивлению, боровшемуся с большевиками. Меня приняли в отряд, спрятали и подлечили.
Помощь литовскому сопротивлению
Литва получила независимость после окончания Первой мировой войны. В июне 1940 года Советский Союз оккупировал и аннексировал Литву в соответствии с положениями пакта Молотова — Риббентропа. После того как ее землю в 1941 году под натиском немецких войск покинула Красная армия, группы литовцев начали службу в оборонительных частях Вермахта. Эти части воевали с советскими и польскими партизанами. Советский Союз возобновил контроль над Литвой в конце 1944 года. С того времени и по 1952 год примерно сто тысяч литовцев участвовали в партизанской войне против советских оккупантов. Более 20 тысяч литовских борцов за свободу были убиты, многие депортированы в Сибирь. Советские власти самым жестоким образом пытались подавить движение сопротивления. Литовские историки считают этот период войной с Советским Союзом за независимость. За время оккупации 1940–1944 годов советские власти уничтожили до 300 тысяч жителей Литвы, в то время как нацисты истребили 91 процент довоенного еврейского населения этой страны.
Все мои документы были конфискованы русскими. Когда я проходил через Лекечай, меня арестовали сотрудники НКВД. Я показался им подозрительным, и у меня потребовали документы. Поскольку я не смог предъявить их, меня арестовали как «бандита» и «литовского националиста-террориста». У меня пытались выяснить местонахождение моего бункера. Не получив ответа на вопросы, меня жестоко избили. Затем связали руки за спиной проволокой, а в тюрьме в Гришкабудесе меня подвергли пыткам. По настоянию работников НКВД судья требовал, чтобы я признался в том, что был немецким солдатом. Мне также сказали, что я должен назвать места, где находятся тайники с оружием и где прячутся литовские «лесные братья». Из меня также выбивали имена моих мифических пособников. В тюрьме я провел три недели. В камере каждому заключенному выделялось лишь крошечное пространство, сесть или лечь было невозможно. Приходилось все время стоять. Даже спать мы были вынуждены стоя. Находясь в тюрьме, я часто проклинал судьбу, жалел, что не погиб за Германию на фронте. Мне помогли родственники. Капитану НКГБ Шелебинасу они дали взятку — копченое сало, колбасу и водку.
Тот поручился за меня перед судом. Прокурор требовал для меня смертной казни через расстрел за дезертирство. Однако имевшееся у него мое удостоверение иностранца без гражданства доказывало, что я не являюсь литовцем, потому что родился в Германии, и не считаюсь гражданином СССР. Данный документ свидетельствовал о том, что я — человек без гражданства и поэтому меня нельзя признать виновным в измене Родине, так как я не подпадаю под 58-ю статью уголовного кодекса СССР. Меня выпустили, выдав справку, дававшую мне право на проживание в Шакае. Так я в очередной раз спасся, счастливо избежав смерти.
Мой кузен Пиюс нашел для меня работу на бывшей ферме семьи Повелайтисов. Мужа арестовали за сотрудничество с движением сопротивления. Его жена Антонина (Тони) была учительницей в школе в Лекечае. Семья была лишена советскими властями всего имущества в 1944 году, когда русские вернулись в Литву. С 25 марта 1946 года я целый год проработал четвертым по счету управляющим фермой. Это продолжалось до тех пор, пока это крестьянское хозяйство не было преобразовано в кооператив. Все мои предшественники были убиты участниками литовского сопротивления.
На Рождество 1946 года приехала моя кузина Антоне. Ее муж и брат тоже были участниками сопротивления. Она относила им хлеб, стирала одежду и просила меня выдать им запас крупы. Но больше всего партизанам нужны были медикаменты, особенно пенициллин. Позднее я узнал, что Тони часто ездит в Каунас, где у нее были хорошие отношения с профессором медицины, работавшим в тамошнем госпитале. Он давал ей пенициллин и перевязочные материалы, которые она передавала мне или другим участникам сопротивления. Осенью, во время сбора урожая, несмотря на бдительный контроль со стороны местных советских властей, мне удалось припрятать три мешка зерна и спустя какое-то время передать их Тони.
16 февраля 1947 года кто-то выдал властям местонахождение нескольких партизанских бункеров в районе Куракаймаса. Советские войска окружили эти тайные укрепления и предложили «лесным братьям» сдаться. Не желая подвергаться пыткам и издевательствам, те предпочли застрелиться. Их тела были
