зверски осквернены русскими и выставлены на публичное обозрение во дворе местной милиции. Среди них были и изуродованные тела молодой школьной учительницы Гражины Матулайте и ее жениха. Русские правили Литвой, осуществляя тактику террора и насилия. Человеческая жизнь в те годы ничего не значила. Встретившиеся в Ялте в 1943 году Рузвельт, Черчилль и Сталин определили судьбу послевоенной Европы и решили передать прибалтийские государства Литву, Латвию и Эстонию Советскому Союзу. Народы, оказавшиеся под большевистским ярмом, отчаянно проклинали Сталина, однако правительства США и Великобритании заигрывали с СССР и оказывали русским всестороннюю помощь.
В феврале 1946 года в Литве прошли всенародные выборы. Все кандидаты на руководящие посты были коммунистами. Народ бойкотировал выборы, и сотрудники НКГБ сами заполняли избирательные бюллетени. По их словам, они «голосовали за народ». Таковы были «демократические» методы проведения «свободных» выборов. 1 мая 1947 все были вынуждены пойти на демонстрацию для выражения верности Сталину, советскому правительству и коммунистической партии. Демонстрация сопровождалась продолжительным парадом. Мне пришлось нести транспарант с лозунгами «Сталин — наш великий учитель» и «Родная коммунистическая партия». Я держал один шест, Юргелис — второй. Юргелис был мельником и в тот день еще с утра сильно напился. Перед нами шла группа работников лесничества, которые горделиво несли портрет Сталина. С трибуны демонстрантов приветствовали местные партийные и советские функционеры, офицеры НКГБ. Перед трибуной была большая лужа. Проходя мимо нее, Юргелис поскользнулся и упал в нее. Наш транспарант и портрет Сталина полетели в лужу. Нас с Юргелисом тут же арестовали, но поскольку деревня Лекечай не могла долго существовать без мельника, то через несколько дней нас отпустили.
После демонстрации Тони Повелайтис (моя будущая жена) по приказу школьного начальства устроила концерт силами учеников-отличников. В программу следовало включить стихотворения и песни, прославляющие советский строй. Директор школы ознакомился с программой концерта и утвердил ее, однако она, к несчастью, не включала в себя произведения, в которых упоминался бы Сталин и коммунистическая партия. Кроме того, в стихотворениях говорилось об узниках в тюрьмах и неустанной борьбе за свободу.
Партийным функционерам не понравилась программа, и Тони арестовали. Благодаря вмешательству директора школы политических обвинений удалось избежать, но в конечном итоге 25 марта 1949 года Тони вместе с семьей выслали в Сибирь. До высылки она продолжала работать в школе, правда, на технической должности с копеечной зарплатой.
Тони рассказала мне историю своей жизни. Она была школьной учительницей, а ее муж старшим лесничим. У них была своя ферма с красивым жилым домом. Жили они в достатке. В конце июля 1944 года шли жестокие бои за Вильнюс. Немцы, оборонявшие этот город, были взяты в кольцо, и лишь немногим из них посчастливилось вырваться из окружения. Большое количество раненых немецких солдат находилось в соборе Св. Петра и Павла. Русские вырыли огромную братскую могилу и выбросили в нее из окон храма 668 раненых немцев, которых погребли заживо. До сих пор живы свидетели, помнящие подробности этих зверств, которые творили сотрудники НКВД. Убитые немецкие солдаты были похоронены в парке Вингис, и сегодня там, где покоятся их останки, расположена площадка для детских игр.
В конце августа 1944 года неподалеку от фермы Повелайтисов разместился призывной пункт Красной армии, который возглавлял капитан Матестович, известный пьяница и мздоимец. Чтобы Матестович мог набрать нужное количество призывников, русские устраивали облавы. Обычно они проводились по ночам, и мужчин и юношей под дулом автомата насильно уводили из дома. Те жены и матери, которые могли позволить себе это, несли взятки, которые через Повелайтисов передавали Матестовичу. За водку, копченое сало, колбасу и другие продукты у капитана можно было получить справку, подтверждавшую непригодность к службе в советской армии, что означало освобождение из призывного пункта.
Осенью 1944 года границы Восточной Пруссии стали линией фронта. После трехдневной военной подготовки молодых мужчин со всей Литвы отправляли на фронт воевать с немцами. Это обрекало их на верную гибель. До такого мог додуматься лишь извращенный ум большевиков. На передовой эти отряды литовцев, одетых в красноармейскую форму, гнали в бой специальные отряды НКВД, чтобы те не разбежались по домам. Тем из них, кто отказывался наступать на немецкие позиции, они стреляли в спину. Молодые литовцы, не являвшиеся гражданами Советского Союза, были не готовы к тому, чтобы их в роли пушечного мяса использовали в интересах чужого государства. Поэтому они при первой же возможности убегали в лес, где пополняли ряды борцов с советской оккупацией.
В эпоху независимости Литвы с 1941 по 1944 год муж Антонины, Антанас Повелайтис, работал вместе с соседом-лесником, коммунистом Матулёнисом. Они постоянно спорили, когда разговор касался политики. Когда в 1944 году русские снова взяли власть в Литве, Матулёниса назначили министром лесного хозяйства. По его доносу Антанаса арестовали, а все его имущество конфисковали. По приговору суда он получил десять лет исправительно-трудовых работ и был сослан в Сибирь. Антонине разрешила остаться на ферме, но ее вынудили жить не в доме, а в курятнике. Коллаборационист Гликас, возглавлявший сеть НКВД в Шакае, сообщил ей, что она лишается всего имущества «вплоть до столовых ложек».
Сотрудники НКВД сумели сделать своим осведомителем брошенного в камеру пыток тюрьмы НКВД партизана Анимашукаса из Геншая. В конце февраля 1947 года он донес на меня, и я был арестован. Меня обвинили в том, что я немецкий военный преступник, который украл три мешка зерна и передал их «литовским буржуазным националистам». Обвинение также дополнялось тем, что я хранил у себя автомат и пистолет «Вальтер». Моя кузина Антоне и ее муж были арестованы и подвергнуты пыткам, однако никого не выдали. Советские власти очень хотели узнать судьбу трех мешков зерна, а также то, откуда я получал пенициллин, который передал «лесным братьям». Кроме того, они хотели отыскать спрятанное оружие.
Мне связали руки, и русский лейтенант Киселев, отличавшийся садистскими наклонностями, начал допрос. То, что я не кричал, а лишь стонал от боли, сильно его разозлило. Меня бросили в одиночную камеру и приказали хорошенько подумать о собственной судьбе. На следующий день ко мне посадили пойманного немецкого солдата. Поскольку на территории Литвы все еще сохранялось военное положение, то всех немцев, у которых не было советских документов, свидетельствовавших об их освобождении из плена, расстреливали. Судьба этого немца решилась следующим утром. Чуть позже мне показали его бездыханное тело. Меня в последний раз спросили — собираюсь ли говорить? Если я не стану отвечать на их вопросы, то меня расстреляют. Я отказался, заявив, что они могут делать со мной все, что хотят. Они хотели завязать мне глаза, но я снова отказался, крикнув: «Кончайте!» Садист Киселев поставил мне на голову коробок спичек и выстрелил в него. Выстрелив, он положил пистолет обратно в кобуру, заявив, что на меня даже жалко тратить пулю — фашистский пес вроде меня должен и без того сдохнуть в Сибири и превратиться в смердящий труп.
Антонина согласилась с предложением моей матери дать взятку капитану НКГБ Шулебину и попытаться освободить меня. В дело пошло все то же копченое сало, водка, хрустальные рюмки и что-то из одежды. Все это предложили ему через переводчика. На следующее утро меня отпустили за недостаточностью улик в отношении моих связей с литовскими партизанами. Мать с трудом узнала меня. Мое лицо было покрыто черно-лиловыми синяками и опухло от побоев. Ногти на пальцах были вырваны, спина покрыта рубцами, сочащимися кровью.
Пастор сообщил мне, что власти активно ищут мне замену — нового управляющего бывшей фермой По-велайтисов. Весной 1948 года советский осведомитель Мацкявичус, знавший, что я был снайпером Вермахта, донес на меня. Я отрицал это в присутствии сотрудников НКГБ, но не смог развеять их подозрений. Они принялись издеваться надо мной. Так кто же я — немец или литовец? Может быть, я хочу вернуться на родину? В таком случае они отпустят меня. Они знали, на какую родину отправят меня. Множество могил убитых немецких военнопленных можно было найти повсюду в литовских лесах.
В январе 1948 года умерла моя мать. После похорон я сидел за столом и плакал. На меня смотрели трое сирот, дети Марии Штеппат. Их усыновили мои родственники.
Я отобедал и выпил с моим новым пытливым судьей Кондрашовым. Позднее он пришел ко мне с ордером на арест. Меня обвиняли в том, что я немецкий офицер, засланный в Литву со шпионским заданием. Кондратов швырнул документы в огонь. Судьба в очередной раз проявила ко мне благосклонность. Мы с Тони еще раз пригласили Кондрашова и нового начальника НКГБ капитана Круглова пообедать с нами. Под влиянием выпитого алкоголя Круглов посоветовал мне как можно скорее покинуть Лекечай и отправиться в Ме-мель (Клайпеду), где меня никто не знает.
