Теперь нам было известно, что меня собираются арестовать и отправить в Сибирь. Избежать этой опасности было невозможно. Я никогда не забывал, что советские власти от меня не отвяжутся. Командир литовского отряда сопротивления Рунас предложил мне бросить все и уходить к ним в лес. Я отказался, зная, что в отряде в последнее время сильно упал моральный дух, партизаны от отчаяния слишком много пьют, понимая, что рано или позднее все они погибнут. Я узнал, что советские власти в Лекечае готовятся выслать меня в Восточную Сибирь.
Сосланный в Сибирь
25 марта 1949 года в пять часов утра меня разбудил лесничий. Зимой я обычно спал в сарае. В него и заглянул Петрус, который сообщил мне, что Тони объявили о ее предстоящей высылке в Сибирь вместе с детьми. Я не мог остаться равнодушным к этому. После долгих мучительных раздумий я решил, что не могу бросить эту женщину на произвол судьбы. Ей было сорок четыре года, она была на девятнадцать лет старше меня. Как Тони будет жить одна, без мужской помощи в холодной Сибири? Год назад я пообещал ей разделить с ней все трудности, которые выпадут на ее долю. Она не поверила мне: «Когда они придут за мной, тебе самому придется бежать, как это сделали большинство мужчин. Они бросали своих жен и детей, чтобы спастись самим и избежать ссылки».
Я боялся ссылки, боялся неуверенности в будущем, сомневался, что вернусь из нее живым. В ссылке многие умирали, а те, кому удалось выжить, были вынуждены тяжело трудиться в суровых климатических условиях Сибири. Люди умирали от голода и холода и находили последнее успокоение на просторах этого далекого края, протянувшегося от Северного Ледовитого океана до степей Монголии. Отец пытался отговорить меня, но я не стал слушать его.
Я отправился в дом Антонины. Рядовой сотрудник НКВД сначала не пускал меня внутрь, но капитан разрешил мне войти. Тони сидела на кровати и плакала. На коленях у нее сидел ее самый младший ребенок 1943 года рождения. Я сказал, что поеду с ней. Она стала умолять меня: «Бруно, ты же знаешь, куда меня отправляют — в Сибирь! Прошу тебя, одумайся, чтобы потом не жалеть о своем выборе!» Капитан НКВД напомнил мне, что я еще молодой человек и смогу найти себе жену моего возраста вместо женщины средних лет с тремя детьми. Я спросил его, добровольно ли советские люди живут в Сибири. Он ответил, что это огромная и не до конца освоенная часть Советского Союза. Отлично, сказал я ему, если другие живут там, то и я смогу. Конечно, у меня был скрытый мотив — НКВД все равно рано или поздно арестует меня за мои связи с литовским сопротивлением. При этом на поверхность всплывут многие факты, включая мое участие в войне в качестве снайпера Вермахта. Если русские это докажут, мне не миновать расстрела. Таким образом, следовало как можно скорее покинуть Литву, как мне раньше неоднократно советовали мои доброжелатели.
Советский офицер имел возражения против моего отъезда, потому что моего имени не было в списке лиц, подлежащих депортации. Кроме того, официально я не был мужем Антонины. Однако офицер заявил, что разрешит мне уехать с ней, если я напишу заявление, в котором соглашусь на добровольный переезд в Сибирь. Тони написала требуемую бумагу, а я поставил подпись. На основании такого решения для нас сделали исключение — разрешили взять с собой все наше имущество. Всем другим лицам, высылаемым в Сибирь, разрешали взять минимум — вещи четырех семей, которые помещались кроме людей в грузовике. Для нас выделили отдельный грузовик, в который мы сложили все, что смогли сохранить после многочисленных реквизиций.
В Лекачае, на сборном пункте для депортируемых, нас ждали грузовики. Женщины плакали, не желая забираться в них и уезжать из родных мест. Многие падали на колени, умоляя солдат пристрелить их. Они не хотели умирать в далекой холодной Сибири. Несмотря на протесты, их всех затолкали в машины. На железнодорожной станции стоял состав. Мы погрузились в вагоны, в которых раньше перевозили скот. Вещи были уложены под пол, люди устроились внутри вагонов. Окна были забраны колючей проволокой, чтобы выселяемые не могли выпрыгнуть во время движения поезда. Двери вагонов запирались снаружи. В крошечной каморке возле входа стояло большое ведро для отправления естественных нужд. Нравилось это кому или нет, но приходилось пользоваться этими «удобствами». В центре вагона стояла железная печка, которая отапливалась углем, наваленным кучей возле нее.
На следующее утро состав остановился в Вильнюсе. Тони горько заплакала. Ее старший сын Ромас учился в местном университете. Он ничего не знал о высылке матери, брата и сестры в Сибирь. Вагонные двери открылись, и внутрь посадили новых людей, мужчин и женщин. После тюремного заключения их высылали из Литвы за связи с движением сопротивления. У них не было никаких вещей, кроме узелков с самым необходимым.
Набирая скорость, эшелон двинулся в сторону России. На одной из остановок значительно восточнее Москвы двери вагонов снова открыли. На третий день путешествия нам разрешили растопить печь и набрать воды. Нам также позволили прогуляться внутри огромного кольца, оцепленного охраной. Солдаты были вооружены винтовками с примкнутыми штыками. После этого поезд проехал немного и остановился на какой-то большой станции, где нам принесли хлеб и ведра с горячим супом. Мы также получили уголь для печки. Детям выдали молоко. В каждый вагон зашла женщина-врач и спросила, есть ли больные. За время нашего путешествия одна женщина родила. На следующей станции наш состав уже ждала машина «Скорой помощи», на которой роженицу увезли в родильный дом. Поезд тронулся, и двое маленьких детей этой женщины остались в вагоне. Можно представить себе отчаяние, охватившее несчастных малышей.
Когда мы миновали Уральские горы и въехали на территорию Азии, число охранников уменьшилось. Была зима, и повсюду лежало много снега. Нам теперь разрешали выходить по нужде на всех остановках следования эшелона. Приходилось пользоваться убогими общественными уборными с многочисленными дырками, где мужчинам и женщинам приходилось усаживаться спиной друг к другу. Рядом стояли охранники. Однажды произошел беспрецедентный случай. Было выбрано место для выливания ведра с нечистотами. В одном вагоне какая-то девушка вылила ведро на солдата НКВД, охранявшего дверь. Все с восторгом наблюдали за этим зрелищем. Солдат не имел права оставлять свой пост и был вынужден стоять на прежнем месте. Он стоял неподвижно, с его шинели стекали экскременты. Он лишь вытер платком лицо. На смену караула явился капитан, который потребовал, чтобы толпа расступилась и виновница вышла из вагона. Никто не шелохнулся, и девушку не выдали. После этого нас подвергли наказанию. Дверь вагона закрыли на три дня. Находившиеся в нем люди не получили ни теплого супа, ни хлеба, ни воды. Позднее вагон отцепили от состава и прицепили к другому эшелону, направлявшемуся на Крайний Север.
Наше путешествие в неизвестность продолжалось. Мы проехали Челябинск, Омск, Красноярск, Тайшет и, наконец, Иркутск. Здесь мы выгрузились со всеми нашими пожитками. Врач снова проверил, нет ли среди нас больных.
Нас опять ждали грузовики. Путешествие из Литвы до Иркутска продолжалось четыре недели. Большую часть этого времени мы стояли на полустанках, чем ехали. От стариков, сидевших возле нас, я подцепил вшей и отчаянно чесался. (Помню, что на фронте летом, сидя в окопах в редкие минуты затишья, мы раздевались и устраивали охоту на этих паразитов, сотнями давя их ногтем большого пальца.) Грузовики куда-то повезли нас по заснеженным полям. Был конец апреля, и озеро Байкал сверкало в свете городских огней. Я со школьных дней помнил, что это самое глубокое озеро в мире. В Иркутске немецкие военнопленные работали на строительстве гидроэлектростанции, многие из них умерли там, так и не вернувшись на родину.
Ехать дальше мы не смогли. Земля раскисла от солнечного тепла, и колеса машины вязли в жидкой грязи. Зимы здесь были холодные, а весна начиналась неожиданно и вместе с оттепелью наступала распутица. Нам предстояло проехать 450 километров до районного центра Жигалово. Асфальтированного шоссе не было. Грузовики постоянно вязли в грязи грунтовой дороги. Нам пришлось ждать наступления ночи, чтобы подморозило и земля снова отвердела.
Наконец мы поехали дальше. Со всех сторон нас окружало зеленое море тайги. Мы проезжали мимо разрушенных и заброшенных деревень. Здесь во время коллективизации 1932–1934 годов власти оставили и обрекли на голодную смерть людей, которые не пожелали объединяться в сельскохозяйственные коммуны. Я боялся, что нас поселят именно в такой, не пригодной для жизни деревне. Вокруг простирались дикие
