более тщательно следить за ним. Мафия может попытаться снова с ним связаться.
– Но тогда он подвергается большой опасности!
– Ну, если бы они хотели убить Фэна, то сразу бы это сделали, а не стали бы ему угрожать. Полагаю, они хотят только помешать ему дать показания против Цзя. И попытаются убить его лишь в том случае, если у них не останется иного выхода.
– Что ж, пожалуй, вы правы, старший инспектор Чэнь. Я передам ваши соображения своему начальству.
Малыш Чжоу вел машину коротким путем, и вскоре они оказались на улице Шаньдунлу, где жил со своей семьей Вэнь Лихуа, брат Вэнь Липин. Эта маленькая тесная улочка недалеко от Хуанпу, застроенная старыми развалюхами, находилась в прежнем французском квартале. За последние годы, когда вокруг выросли новые, современные здания, она стала как бельмо на глазу. Въезд в улочку загораживали незаконно припаркованные велосипеды, автомобили и огромная груда ржавого металлолома с близлежащего завода. Малышу Чжоу пришлось долго лавировать между этими препятствиями, прежде чем он остановился перед двухэтажным домиком. На некрашеной потрескавшейся двери едва можно было разобрать номер.
Сразу за дверью наверх вела скрипучая деревянная лестница с покрытыми густой пылью перилами, в лестничном проеме с облупившимися стенами даже днем царила полная темнота. Кэтрин в своих туфельках на высоких каблуках осторожно ступала на высокие, жалобно скрипящие ступеньки, но все равно пару раз споткнулась.
– Извините, – сказал Чэнь, поддержав ее под локоть.
– Не за что, старший инспектор Чэнь, вы ведь ни в чем не виноваты.
Чэнь заметил, что она вытерла руки платком, когда они добрались до второго этажа. Они оказались у входа в длинное помещение наподобие коридора, беспорядочно загроможденное разным хламом: здесь были свалены сломанные плетеные стулья, отслужившие свой век печурки, колченогий стол и старый шкаф, видимо когда-то служивший буфетом. В углу стоял обеденный стол с несколькими стульями.
– Это место для хранения ненужных вещей? – спросила Кэтрин.
– Нет, когда-то здесь находилась гостиная, а теперь общее помещение для тех семей, которые занимают весь этот этаж.
По одну сторону коридора видны были двери. Чэнь постучал в первую. Им открыла старая женщина, с трудом передвигавшаяся на распухших ногах.
– Вам нужен Лихуа? Он живет в последней комнате. Вероятно, услышав их шаги, жилец сам открыл дверь и вышел в коридор. Это был мужчина лет сорока пяти-сорока шести, долговязый, лысый, с густыми бровями и усами, в белой футболке, в шортах цвета хаки, в сандалиях на резиновой подошве и с узкой повязкой на голове. Он назвался Вэнь Лихуа и пригласил их к себе.
Они вошли в комнату площадью метров шестнадцать, все убранство которой красноречиво свидетельствовало о нищете. На синей железной спинке в изголовье старомодной кровати до сих пор красовался плакат, изображающий стоящего на воротах Тяньаньмэнь председателя Мао с воздетой рукой; первоначальный узор на спинке уже невозможно было разобрать. В центре комнаты помещался крашеный красный стол с пластиковым стаканчиком для ручек и контейнер с бамбуковыми палочками для еды – признак многофункциональности стола. Рядом – пара простых жестких стульев. Единственной относительно новой вещью была серебряная рамочка, обрамляющая фотографию мужчины с женщиной и парой улыбающихся ребятишек, прижавшихся друг к другу. Судя по тому, что на фото у Лихуа еще росли густые жесткие волосы, снимок был сделан достаточно давно.
– Вы знаете, товарищ Вэнь Лихуа, зачем мы к вам пришли? – Чэнь протянул ему свою карточку.
– Да, насчет моей сестры, но помочь вам я не могу. На работе мне дали отгул, специально для встречи с вами. – Лихуа жестом пригласил их сесть к столу и принес чашки с чаем. – А что она натворила?
– Ваша сестра не сделала ничего плохого. Просто она обратилась с просьбой выдать ей заграничный паспорт, чтобы уехать к мужу в Соединенные Штаты, – пояснила Кэтрин, передавая ему свое удостоверение.
– А разве Фэн в Америке? – Лихуа почесал голову, затем добавил: – О, вы говорите на китайском!
– К сожалению, не очень хорошо, – сказала она. – Поэтому разговор будет вести старший инспектор Чэнь. А на меня не обращайте внимания.
– Инспектор Рон приехала сюда, чтобы оказать нам помощь, – сказал Чэнь. – Дело в том, что ваша сестра исчезла. И нас интересует, не давала ли она вам знать о себе.
– Исчезла! Нет, нет, она со мной не связывалась. Я только от вас узнал, что Фэн в Америке и что она хотела к нему уехать.
– Что ж, хоть вы ничего не слышали о сестре за последнее время, пожалуйста, расскажите нам о ней поподробнее, это сможет нам помочь, – сказал Чэнь.
Кэтрин достала портативный магнитофон.
– Хотите – верьте, хотите – нет, а мы с ней не разговаривали уже много лет. – Лихуа тяжело вздохнул, сгорбившись над своей чашкой. – А ведь она у меня единственная сестра!
Чэнь предложил ему сигарету.
– Пожалуйста, мы вас слушаем.
– С чего же начать?
– Да с чего хотите.
– Ну, нас у родителей было всего двое, я да Вэнь. Мама умерла очень рано, и отец один вырастил нас – вот в этой самой комнате. Я человек обыкновенный, про меня и говорить-то нечего. Ни тогда, ни сейчас. Но она была совершенно другая. Очень красивая и к тому же очень способная. Все учителя в школе предсказывали ей блестящее будущее в социалистическом Китае. Она пела, как жаворонок, танцевала, как облачко. Люди говорили, что она родилась под персиковым деревом.
– Как это? – не поняла Кэтрин.
Чэнь пояснил:
– Мы сравниваем красивую девушку с цветком персика. Еще существует поверье, что, если ребенок родился под персиковым деревом, он вырастет очень красивым.
– Уж не знаю, родилась ли она под персиковым деревом или нет, – снова вздохнул Лихуа и затянулся сигаретой, – а только не в тот год, это уж точно. Когда она училась в шестом классе, началась культурная революция. Она вступила в ряды хунвейбинов и стала самой главной солисткой в районном ансамбле песни и пляски. Школы и разные организации приглашали ее петь революционные песни и исполнять «Танец верности».
– «Танец верности»? – снова переспросила Кэтрин. – Извините, что я вас прервала.
– В те годы в Китае танцы были запрещены, – пояснил Чэнь. – Разрешали исполнять только один танец – так называемый «Танец верности», больше похожий на марш. Танцор держал вырезанный из бумаги иероглиф «верность» или красное бумажное сердце, на котором изображался тот же иероглиф. Даже жесты танцоров были призваны всячески демонстрировать преданность председателю Мао.
– Затем возникло новое движение – закончившие школу юноши и девушки, так называемая «грамотная молодежь», уезжали на перевоспитание в деревню, – продолжил Лихуа. – Как и другие, она всем сердцем отозвалась на призыв Мао. Ей было всего шестнадцать, и отец очень боялся за нее. По его настоянию, вместо того чтобы ехать со своими одноклассниками, она отправилась в провинцию Фуцзянь, в деревню Чанлэ, где у нас были родственники, которые, как мы надеялись, могли о ней позаботиться. Сначала вроде все шло хорошо. Она регулярно писала домой, говорила о том, что считает для себя необходимым перевоспитание через тяжелую работу, поэтому она сажает рис, рубит в лесу деревья на дрова, под дождем пашет землю… Тогда почти вся молодежь верила Мао, как будто он был богом.
– И что же потом?
– А потом она вдруг перестала нам писать. Мы с отцом не могли отправиться в такую даль, поэтому написали родственнику, и он как-то уклончиво ответил, что у нее все хорошо. Через несколько месяцев она прислала коротенькое письмо, сообщила, что вышла замуж за Фэн Дэсяна и ждет ребенка. И тогда отец поехал к ней, в ту самую деревню. Путь был долгий и тяжелый. Вернулся он совершенно другим человеком, разбитым, поседевшим и опустошенным. Мне он почти ничего не рассказывал. Ведь он возлагал на нее такие большие надежды! С тех пор она нам почти не писала. – Лихуа с силой потер лоб, словно заставляя
