И наконец наступила в творчестве Владимира Соколова самая звёздная пора. Шестидесятые — начало семидесятых. Что ни стихотворение, то шедевр. 'Звезда полей', 'Попросил я у господа бога…', 'Метаморфозы', 'Ученический зимний рассвет', 'Нет школ никаких — только совесть', 'Упаси меня от серебра', 'Хотел бы я долгие годы…', 'Черные ветки России', 'Девятое мая', 'Анатолию Передрееву', 'Я забыл свою первую строчку'. В это же время происходит сближение с поэтами, обозначенными как и он 'тихими лириками': Николаем Рубцовым, Анатолием Передреевым, Станиславом Куняевым, Анатолием Жигулиным, с критиком Вадимом Кожиновым, идеологом этой группы. Сейчас даже странно и невозможно понять, почему национально мыслящие русские поэты объединились на основе 'тихой лирики'. Если 'деревенская проза', онтологическая по сути своей, шла от истоков национальной самобытности, от фундаментальных основ русского национального бытия, и естественно объединила вокруг себя всех приверженцев 'русской национальной партии', став центром русского литературного патриотизма, то в поэзии могло случиться всё совершенно по-другому. В поэтической патриотике могли возобладать совсем иные поэты, иной тематической направленности. Не было ранее такого господства в русской национальной поэзии фетовского направления. Ни Павел Васильев, ни Сергей Есинин, ни Велемир Хлебников, несомненные поэты национального русского направления, не увлекались подобной тихой лирикой. Ни поэты-фронтовики, от Александра Твардовского до Сергея Орлова и Михаила Луконина, прямые предшественники 'тихой лирики' в русской национальной поэзии, ни Юрий Кузнецов, Татьяна Глушкова или же нынешние молодые поэты русского направления, уходить в элегическую лиричность тоже никогда не собирались. Да и в русской традиции, кроме Афанасия Фета и частично Тютчева и Анненского, тихая лирика не главенствовала.
Став одним из основных поэтических направлений, 'тихая лирика' в конце ХХ века на какой-то период уже диктовала свои законы и молодым и зрелым поэтам 'всея Руси'. Даже Андрей Вознесенский отдал дань моде: 'Тишины хочу, тишины, / Нервы что ли обожжены…'; у того же Евгения Евтушенко появилась поэма 'Зима' и ряд стихотворений явно под влиянием 'тихой лирики'.
Вадим ли Кожинов с его безусловным влиянием на литературный процесс главная тому причина, или реакция общества даже не на 'эстрадную' громобойную поэзию, а на всё усиливающуюся фальшь общества, на фальшивый пафос и общественное двуличие,— но 'тихая лирика' неожиданно для себя самой оказалась в центре не только литературного, но и политического внимания. О поэтах, о которых молчали лет пятнадцать, вдруг заговорили критики всех направлений. Анатолий Жигулин вспоминал о шестидесятых годах: '…Полное невнимание критики того времени к творчеству таких замечательных поэтов, как Н.Глазков, Н.Тряпкин, В.Соколов, до сих пор остается загадкой'. То же самое можно было сказать о невнимании к Николаю Рубцову, Анатолию Передрееву… Но, может быть, и здесь минусы перешли в плюсы, и невнимание до поры до времени к творчеству поэтов круга 'тихой лирики' помогло состояться им как поэтам, помогло обрести мужество и зрелость? Они ценили друг друга, но при этом беспощадно указывали на слабости и неудачи. Они радовались каждой удачной строчке друг друга. Может быть, там, в этом новом кругу близких ему поэтов, Владимир Соколов и осознал себя лириком? По крайней мере, после периода сближения с Передреевым, Куняевым, Рубцовым и Кожиновым, у Соколова поубавилось газетной комсомольской риторики, так называемых гражданских стихов. Ими перед требовательными талантливыми сверстниками не похвастаешься. Станислав Куняев в своих воспоминаниях пишет о том периоде: 'К Соколову Передреев относился в первые годы своей жизни в Москве с почтением и даже любовью. Да и было за что. Именно тогда, находясь в 'нашей ауре', Соколов написал несколько лучших своих стихотворений, за которые мы тут же приняли его в пантеон русской классики.
Помню, как Передреев пришел в 'Знамя' … и с горящими от восхищения глазами прочёл вслух стихи Соколова:
Мы с молодой щедростью упивались свободой и душевной распахнутостью этого стихотворения, а позже Передреев вспоминал другие стихи Соколова, жившие в его душе всегда:
