– Кто это?
– Камилла.
Его голова была все еще склонена.
– Камилла. – Казалось, он пробует звук на вкус.
– С вами все в порядке?
И тут он повернулся и уставился на нее. Глаза казались неестественно большими на его худом, хрупком лице. Возможно, он плакал. Он продолжал смотреть на нее. Ей вдруг пришло в голову, что он просит прощения и у нее тоже.
– В порядке? Да…
К собственному удивлению, она сказала:
– Ты не можешь отвечать за чужие грехи, Франциско.
Смутившись, он продолжал смотреть ей в глаза. Казалось, он одновременно принимает и отвергает ее. Он ответил ей очень тихо:
– Они не были вашим народом. Я – испанец. Это мы сотворили все это. Вы – американка. Ваш народ этого не делал.
Она мягко поправила его:
– Я англичанка.
Почему-то эта фраза прозвучала как вступление к чему-то более важному.
– Да, конечно, вы – англичанка. Но ваш народ все равно не делал этого.
– Мы сделали много другого.
Казалось, он ее не слушал. Он по-прежнему стоял на коленях, смотря на нее снизу вверх. Ей хотелось, чтобы он поднялся на ноги, но он не поднимался. Он сказал:
– Вы можете себе представить, что творилось в таких местах, как это? Вы даже не знаете, сколько людей здесь поумирало, сколько христиан. Инки ведь были обращены в христианскую веру. Но кто знает, кем они были? Они были человеческими душами. – Казалось, его глаза подернулись слезами. – Вы слышали о шахтах Потоси? Это было самым ужасным местом. Целый город рабов, больше, чем ваш Лондон, где серебро получали в обмен на человеческие жизни. Мы делали такое повсюду.
Он стал читать наизусть отрывок из какой-то книги:
– «Чтобы укрепить мнение о том, что эта земля навсегда проклята, здесь нашли вход в преисподнюю, куда ежегодно сгонялись огромные массы людей и где они потом приносились в жертву».
Слова его разнеслись по всем галереям.
– Это сделали люди из моей страны. Они построили на этом свою славу. Все свое детство я слышал об этом. Как великолепны и славны были сыны Трухильо. Как конкистадоры создали империю и при помощи своего серебра сделали богатой всю Испанию! Но мы никогда не спрашивали, чье это серебро.
– Но все это было давным-давно. Почти пять сотен лет назад, – сказала Камилла.
– Это продолжалось веками. Серебро и ртуть…
Он встал и разжал руки. Казалось, он наконец-то превратился в мужчину. И все же он был таким худым, так дрожал, что ей вдруг очень захотелось прикоснуться к нему.
– Вы видели коллекции серебра в Лайме, того самого серебра, что добыли здесь? – спросил он.
– Да, видела.
– И что вы об этом думаете?
– Мне кажутся уродливыми все эти вещи.
– Вот именно! Уродливыми! – Он торжествовал.
И она поняла его. Как и он, она понимала, какими отвратительными они были: фантастические серебряные украшения для стола, столовые приборы, массивные канделябры. Или другие, еще более страшные вещи: церковные кресты и ларцы для мощей, дароносицы и кадила. Серебряные короны для Богоматери. Алтари и столы для церковной утвари, отделанные серебром. А священники – такие же, каким хочет стать он сам, – пили кровь Спасителя из серебряных потиров. Отпущение грехов из греха, жизнь из смерти. Должно быть, Христос оставил их.
Франциско нагнулся, чтобы поднять с земли свечу, но почему-то поставил ее на прежнее место. Он перекрестился, он посвятил это мертвым: шахтерам, которые работали в невыносимом зловонии и сумраке, который не мог разогнать свет от сальных свечей, и все это лишь для того, чтобы в конце концов упасть с прогнивших лестниц и разбиться; тем, кто умер, кашляя кровью и ртутью, или мучимый воспалением легких, работая в холоде на поверхности.
И тут он подумал, как она красива при свете свечи, ее суровые глаза полны сочувствия: в них кроется какая-то тайна. Он понял, что она говорила о шахтах:
– В те дни такие же шахты были по всей Европе. – Она говорила наугад и очень бы хотела, чтобы рядом оказался Роберт.
Но Франциско уже чувствовал, что она не может освободить его от грехов. Ему этого не хотелось. Ему нужно было ее понимание и ее осуждение.
Он сказал:
– Если бы я был настоящим священником, я бы провел службу за упокой их душ. То, что мы сделали здесь, – даже Господь не простил нас за это.
Она неуверенно нахмурилась. Он выглядел слишком молодым, чтобы знать, кого Господь простил, а кого нет. Его кожа была гладкой, как слоновая кость. Она осторожно спросила:
– Ты поэтому отправился в это путешествие, Франциско? Это что-то вроде епитимьи?
– Мне стало нехорошо. Я уже должен был бы сделаться священником. Но я заболел. – Он сделал шаг ей навстречу.
Она машинально отступила назад и почувствовала твердый камень у себя за спиной.
Она просто сказала:
– Я понимаю.
Он умоляюще посмотрел на нее. Зачем он рассказывает ей об этом? Он не знал.
– Мой исповедник сказал, что мне нужно излечиться. Что-то вроде очищения.
Она мягко спросила:
– А сейчас с тобой все в порядке?
Она вовсе не испытывала к нему отвращения. В нем не было угрозы. Он даже был по-своему красив.
– Ректор сказал мне, что я могу вернуться в семинарию, когда буду снова чувствовать себя хорошо. Но это не так-то просто определить. Совсем непросто.
Он казался таким ранимым, таким маленьким, не старше ее сына. Его гладкие волосы закрывали уши.
– Может быть, тебе следует поискать помощи.
– У меня уже есть помощь. – Он дотронулся до своего кармана, и она решила, что в нем лежит крест.
– Конечно, – но она вдруг осознала, что совсем не понимает его.
Дело было в чем-то другом, не только в его проблемах в семинарии или его колониальной совести; но чем бы оно ни было, оно ускользало от ее понимания. Он шел по лабиринту, по которому она идти не могла. Она спросила:
– Откуда ты столько знаешь про инков?
– Ты, бедный сельский мальчик, – вы это имеете в виду? – В нем вспыхнул гнев. Но как только он сказал это, его гнев тут же угас. – Моя мать не из семьи фермеров. Она работала учительницей в колледже. У нее до сих пор сохранилась огромная библиотека. – Он вытянул руки. – Сейчас она, как и я, больна, но только телом. У нее
– Что странно?
– Она не христианка. Она вообще ни во что не верит. Я узнал это совсем недавно. Она видит во всем этом просто историю.
Он обернулся, как будто боясь, что кто-то может их подслушать. Но в туннеле не было слышно ни звука, кроме капающей где-то далеко воды.
