не на ровном месте. Курс самогона укреплялся десятилетиями. Можно даже сказать, что самогон, как некая альтернативная валюта, был невольно выпестован родной компартией и правительством. В условиях, когда «деревянный» рубль подкреплялся разве что пустыми полками магазинов и портретами Старшего Брата, следующие одна за другой денежные реформы больше напоминали конфискации, народ искал для себя нечто постоянно ценное. И, в конце концов, нашел.
Даже такой пионер, такой не обремененный жизненным опытом молодой человек, каким, в сущности, являлся Андрей Бандура, поднапрягшись немного в области воспоминаний, мог привести добрых десять убедительнейших доводов в пользу этой незамысловатой теории. Он непременно бы припомнил шкатулку в дедовой комнате, доверху набитую облигациями государственных займов. Сталинских, Хрущевских и Брежневских. Бумажки были гербовыми, с золотым теснением по краям и рисунками колосящихся тучных полей, комбайнов, мартенов и прочей чепухи. Андрею в детстве доставляло огромное наслаждение играть с ними, воображая себя миллионером. Судя по тому, что эти забавы позволялись лишь под бдительным наблюдением деда, Самый Старший Бандура еще не утратил в отношении облигаций определенных надежд. Ох уж эти Ветераны, святые в своей простоте. Свои чаяния и надежды Самый Старший Бандура унес в могилу в 1987-м, бумажки же так и остались пылились в шкатулке. И выкинуть жалко, и в музей не сдашь – не существует таких музеев.
Советская денежная реформа, случившаяся под конец 1980-х, и предполагавшая замену одних сторублевых купюр (темно-зеленых и внешне исключительно респектабельных) другими – яркими, как волнистые попугаи,[59] застала Андрюшу в Венгрии, мальчиком тринадцати лет. В тринадцать не прочувствуешь драматизма ситуации, не постигнешь накала страстей: по пять купюр в одни руки, кто не успел – тот опоздал, у кого шестая – «пройдемте, гражданин, с нами», но отголоски долетели и до него. К своим шестнадцати годам Андрей стал свидетелем виртуозного мастерства, с каким последний министр финансов СССР играючи превратил кровные рубли населения в фантики. Вне зависимости от того, лежали ли они на сберкнижках или терлись в тесных карманах. Любили наши старики откладывать на черный день и похороны, и, очевидно, товарищи из ЦК, Совмина и Госплана это обстоятельство учли самым тщательным образом. Кстати, чуть позже погорел и отец Андрея, его инвалютные рубли, полученные во время службы в Афганистане, канули в недрах Внешэкономбанка. Как греческие гиганты в Тартаре.[60]
С обретением независимости и изобретением купоно-карбованцев (купюры, вне зависимости от номинала, следовало беречь от воды, – не дай Бог, упадет какая капля),[61] процесс инфляции приобрел силу и быстроту лавины. Купоно-карбованцам не успевали дорисовывать нули, начали с сотен, закончили миллионами, превратив граждан в миллионеров и, таким образом, обогнав по их числу курортные города Флориды, где, если верить Чейзу,[62] бросают якорь парни с тугими кошельками. Ценность же самогона оставалась неизменной на фоне всеобщего хаоса, превратив его в нечто такое же вечное, как громады египетских пирамид.
– Вечные ценности, – отдышавшись, пробормотал Андрей.
– Чего ты болтаешь? – не понял Протасов.
Бандура-старший цедил самогон через фильтры, настаивал на пахучих корочках цитрусовых, осаждал активированным углем. Но, все было тщетно. Пойло оставалось пойлом. Как воняло сивухой, так и продолжало вонять, вопреки всем усилиям.
Сделав большой глоток, Андрей, на всякий пожарный случай, прижал ладонь ко рту, чтобы не дать жидкости сразу хлестануть обратно. На глаза навернулись слезы.
– Фу ты, черт…
Волына с хрустом откусил половину огурца. Протасов подцепил вилкой титанический пучок капусты, переключив Андрея с мыслей о грабительских денежных реформах на мирные пейзажи скошенных лугов с разбросанными повсюду копнами сена, только что вышедшие из-под кисти Мясоедова.[63]
– Закусывай, блин, – посоветовал Протасов. – А то, в натуре, все дороги развилками станут казаться. Конкретно. Первак – мрак. Семьдесят оборотов. Горит ярче бензина. Вовчик его в мотоцикл заливает… – Протасов поперхнулся. – Точнее, заливал, блин… – добавил он, смутившись.
При упоминании мотоцикла оба собутыльника помрачнели. Бандура этого не заметил. Он как раз сунул в рот огромный кусок мяса и был озабочен только тем, чтобы не подавиться насмерть. Мясо было бесподобным на вкус, хоть оказалось немного жестковатым.
– Ничего вы тут хаваете, – пробубнил Андрей с набитым ртом.
– Дичь, – пояснил Протасов, гордо распрямляя плечи. – Мы с Вовчиком охотимся помаленьку. Браконьерим, чтобы ты врубился, что к чему…
Бандура принялся уплетать дичь за обе щеки.
– Сегодня серьезные люди должны были подъехать. Менты местные. Из администрации человечек. Пара конкретных босяков… – Протасов замешкался, соображая, кого бы еще присовокупить к списку приглашенных. – Один авторитет и два СБУшника. Понял, да? На разговор, в натуре.
Продолжая жевать, Андрей с интересом поглядел на приятеля.
– Вот так вот держу, – Протасов энергично сложил ладонь в кулак. Получилось очень впечатляюще. – Навел тут порядок. Кого следует, – на место поставил.
– У меня в ментовке концы, – нарушил молчание собутыльник Протасова. – Все схвачено, по-любому…
– А, – понимающе кивнул Андрей, запихивая в рот следующий кусок мяса. – А…
– В этой халупе голимой я просто шифруюсь, – сообщил Протасов доверительно. – Чтобы никто въехать не мог, что к чему. Реально… А то была тут пара битков… Неумных… Замочить хотели…
– Тебя?
– А кого? Папу Римского?.. Мы с Вовчиком их в лес увезли. Закопали, на хрен.
– Точно, – с вдохновением поддакнул Вовчик, – по-любому.
– Ты что? Один вообще? – спросил Протасов подозрительно, пока Андрей жевал. – Где братва, в натуре?
– С Кристиной… – промычал Андрей, сдвинув за щеку не дожеванный кусок мяса.
