– Что я? Сделал из него человека… Курить его научил, пить, девок за жопы щипать. Его в школе дистрофаном звали…
– Ну вот, – сказал Протасов, – возвращаясь к рассказу о ружье. – Задумали мы с Эдиком охотниками заделаться. Нашли патроны. Пока, блин, искали, всю квартиру перевернули вверх дном. Зарядили, значит, ружбайку. Вышли, в натуре, на балкон, да как захренячили из обоих стволов… А на соседнем балконе карга старая, как назло, белье вешала… И выпала, представляешь? В натуре. Короче, весь дом на ушах. Милиция, скорая, все дела. Управдом приперся. Эдик, понятно, сбежал, собака. Батю с работы выдернули… Как старик в дверь зашел, я сразу – в сортир. Закрылся, блин, сижу. Он – «выходи, зараза», кричит, я молчу, в натуре. Слышу, он ремень из брюк вынимает. Труба дело.
– Ну, и чем закончилось, зема?
– Шесть часов на толчке просидел, – сообщил Протасов торжественно. – Он молчит, как рыба, я, значит, тоже. Засиделся, блин, короче. Давай выходить. Только, блин, нос из сортира высунул, он меня – за ухо. В засаде прям под дверью сидел. Понимаешь?
– Нагорело? – спросил Андрей сочувственно.
– Нагорело – не то слово. Вырванные годы, реально. Месяц, блин, жопу узнать не мог… Ни сесть, ни лечь.
– Где он сейчас? – спросил Андрей.
Протасов сразу посерьезнел.
– Там, Андроныч, – Протасов показал на потолок. – Я же тебе сказал – старик всю жизнь в автопарке оттарабанил. Водилой. На автобусе ездил. На «ЛиАЗе».[64]
– На чем, на чем?
– Ты, блин, должен вспомнить. Вроде сарая на колесах. Сзади вместо сидений – пустая площадка была. Мы ее еще конюшней называли. Или дискотекой. А спереди мотор, прямо в салоне. Справа, блин, от водилы. И по три места, нос к носу. Для инвалидов и беременных с детьми.
Что-то вертелось в голове Андрея, неуловимое, как тень. Но, сколько он ни тужился, припомнить такой автобус так и не удалось.
– Ну ты село, блин, – фыркнул Протасов. – Натуральная деревня. Бурбалаевка. Мрак.
Он снова помрачнел.
– Когда Чернобыль долбанул, батя на автобусе людей вывозил. Из Припяти. Четыре ходки, Андрюха… Четыре ходки… Вот. А через год похоронил я его… Рак… Медики все мулили – то, се… Им еще в 86-м приказали белокровие как ОРЗ в карточки записывать. Вот они и записывали…
Протасов взял новую сигарету из пачки.
– Ни черта за год от него не осталось. Мумия, блин, одна. Кости и кожа, в натуре. Ребенок бы один гроб унес… Наливай, Вовчик.
– «Уедешь», Валера, – предупредил Вовчик. – Не кури, блин. По-любому.
Протасов остался глух, и они снова выпили. Почти что сразу голова Валерия принялась клониться к столу. Андрей заботливо расчистил для нее место среди тарелок. Валерий, как и предрекал Волына, «уезжал» прямо на глазах. Вскоре он уже спал, уткнув лоб в ладони.
– Ну, я поехал, – подымаясь, сказал Андрей.
– А? Давай, ехай, – вяло напутствовал Вовчик и налил себе еще с полстакана.
Андрей пересек сени, и через минуту был возле машины. Воздух после прокуренной халупы казался потрясающе свежим. Кристина тихо спала, свернувшись калачиком на сидении. Увидев это, Андрей облегченно вздохнул.
Двигатель «Ягуара» по-прежнему урчал. Раз за разом срабатывал термодатчик, заставляя вентилятор системы охлаждения злобно гудеть из-под капота.
Бандура змеей скользнул за руль, молясь, чтобы Кристина не проснулась. Отопитель работал на всю катушку. В салоне настали тропики.
Взглянув на приборную доску и сверившись с часами, Андрей обнаружил, что просидел у Протасова без малого два часа.
Теперь задача заключалась в том, чтобы как можно более плавно тронуться с места, не разбудив при этом Кристину.
Андрей с удивлением поймал себя на том, что дрожит в азарте, как случалось в детстве, когда он тягал из кухонного шкафа бабушкино абрикосовое варенье. Бандура обнаружил также, что весь взмок. Устроившись за рулем, он воровато покосился на подругу и потянулся к бортовым часам с осторожностью сапера, собравшегося извлечь взрыватель из бомбы. Андрей намеревался перевести стрелки назад. Если бы эта затея удалась, уличить его во лжи стало бы практически невозможно.
Кристина заворочалась, промурлыкав что-то во сне.
– Ч-ш-ш-ш, – зашипел Андрей. – Спи моя радость, усни… где-то там… погаснут огни…
Он готов был спеть ей колыбельную, если бы смог припомнить хотя бы один куплет.
Едва пальцы коснулись торпеды, как Кристина заговорила. В голосе не чувствовалось ни капельки сна, он был холоден как лед и дрожал, очевидно, от негодования.