сторону от главного направления.
— Завтра же повернем на запад, — заверил его князь и отослал в Усть-Липье, до которого оставалось совсем немного, и дальше на Липов две ватаги бойников.
Передовой полк, в котором уже было две тысячи воинов, развернулся на запад, потом стал чуть забирать к югу и через неделю после визита Сатыра вышел… к левобережной части Гребня!
За это время Рыбья Кровь успел и много и мало. Много, потому что явившиеся к нему улусные сотни признали в нем своего предводителя. После собственных хазарских воевод, умеющих только кричать и сердиться, спокойное, ровное поведение липовского князя завоевало всеобщие симпатии простых пастухов. А неспешное увеличение разнообразных нагрузок внушило им, что их действительно превращают в хороших воинов. Мало же, потому что даже самые лучшие наездники и стрелки из лука быстро к строгому порядку не приучаются.
Порка плетьми была обычным наказанием для хазар. Но Дарник от нее сразу же отказался.
— Одно дело, когда их порешь ты, их дальний сородич, другое дело я — чужой князь, — объяснил он Эктею. — Они не простят мне этого, сколько себя будут помнить.
Советник, в свою очередь, отверг выставление провинившегося голышом у позорного столба, что практиковалось у дарникцев, определив, что это еще хуже, чем порка, да и холодно уже для таких наказаний.
— Хорошо, пусть тогда будет самое страшное для наездника: спустим его на землю, — решил Рыбья Кровь.
И всех нарушителей войскового порядка отныне стали привязывать к хвосту собственного коня: не можешь быть добрым воином, походи денек пешком — подумай. Не тяжелое, в общем то, испытание, но оно оказалось весьма действенным — никому не хотелось подставляться под насмешки собственных товарищей.
Легко восприняли степняки и ряд новых для себя команд и построений. Мчались в атаку уже не общей толпой «кто кого перегонит», а выстроенными в затылок друг другу десятками, причем каждый накрепко запомнил, за кем из своего десятка ему следует скакать. При таком строе сотня по команде могла быстро и без замешательства на полном скаку разделяться надвое и с флангов охватить воображаемого противника. Освоили пастухи и атаку волнами, когда ровные линии летящей конницы соблюдают двухкорпусный промежуток между собой. Очень понравилась им введенная Дарником парность воинской службы, когда у каждого был свой постоянный напарник, что позволяло меньше беспокоиться о чем-то не услышанном или сделанном не так. С удовольствием переняли и липовскую очередность выполнения всех команд. Вскоре, стоило словенскому сотскому на скаку поднять руку с двумя пальцами и указать направление, как от сотни в указанном направлении отделялись четыре всадника, чья очередь подошла действовать первыми.
Стрельба на полном скаку из лука, метание сулиц и рубка топорами чучел из веток у хазар выходили более-менее прилично. Зато совсем не получались лобовые атаки пиками. Сама пика, опирающаяся на веревочную пятку, дабы вложить в удар всю силу и вес лошади, приводила их в недоумение.
— Неужели есть кто-то, кто будет стоять и ждать, когда его проткнут этой штукой? — удивлялся даже Эктей. — Четверть лошадей просто не доскачет до полного сближения, их перебьют из луков.
— Для этого и существуют конные доспехи, чтобы не дать вражеским лучником подстрелить ваших коней, — убеждал его Дарник.
— Ты же сам говорил, что от такого удара рвется веревка и пика ломается?
— Зато она успевает проткнуть коня вместе со всадником или двух-трех пешцев.
— Не лучше ли при сближении метать с десяти шагов малые копья?
— Хорошо, метайте сулицы, — вынужден был уступить князь.
И совсем не желали хазары строиться плотным пешим строем. Сколько ни показывал Дарник, выстраивая панцирной «черепахой» свою дружину, что она совершенно неприступна ни для пеших, ни для конных атак, пастухи оставались глухи к его словам. Подобный способ сражения казался им не совсем мужественным и даже унизительным.
Слушая их возражения, князь наконец-то понял, почему никто из иноплеменных войск, с которыми он сталкивался, ни разу не захотел перенимать его камнеметные колесницы или китайские десятизарядные арбалеты. Странно еще, как это калачские хазары догадались покупать у ромеев биремы и горшки с зажигательной смесью? Перенять чужое новшество значило для многих, если не для всех, — умалить доблесть своего племени и своих предков. Ну что ж, будем обходиться тем, что имеем, сказал себе Дарник и задался целью создать в передовом полку катафрактную тагму.
Кожаные конские доспехи уже имелись в орде, но применялись чаще для парадных выездов, чем для боя, из-за их тяжести и громоздкости. Да и запасных лошадей было больше чем достаточно, чтобы не слишком заботиться об их сохранности. Князь распорядился по-своему, запросил у тарханов несколько подвод кож и засадил литовских умельцев шить конские доспехи по имеющимся образцам. А пока доспехи готовились, вытребовал приводить в передовой полк по две сотни запасных коней ежедневно. На них, кроме всадника с седлом, водружали дополнительный трехпудовый груз и устраивали в таком виде скачки на три версты и двадцативерстный переход. Из пяти степных лошадок выдержать такое испытание могла лишь одна. Ее оставляли для будущей катафрактной тагмы, а остальных возвращали в табуны.
Когда среди молодых хазар пошли разговоры, что они-де оторваны от своих жен, Рыбья Кровь, что называется, вошел в положение. Через Эктея попросил присылать из улусов подмену для их воинов, с тем чтобы каждый третий день все они могли проводить со своей женой. Липовцы такую поблажку хазарам восприняли с неудовольствием. Князь их успокаивал:
— Это же вам только на пользу, пусть они видят, что у словен более тяжелые условия службы, и никто не жалуется.
— Да ты и так нам продохнуть не даешь, — слышалось в ответ.
Не имея полной возможности распоряжаться степняками, Дарник стремился воздействовать на них через своих гридей, придумывая последним, в самом деле, все более сложные боевые занятия. Не отлынивал и сам, перед всем честным воинством через день показывая свое владение парными мечами, лепестковым копьем или метание двух топоров одновременно. Ну а когда он на восьмой или десятый день попросил двух лучших хазарских метателей бросать в него легкие копья и все десять сулиц перехватил в вершке от своей груди, это поставило для молодых степняков последнюю, самую убедительную точку в его княжеском и воеводском достоинстве. Ведь ничто так не действует на двадцатилеток, как телесная сила и ловкость их ровесника, к тому же не обладающего какими-то особенно внушительными габаритами. Это мастерство, наложившись на рассказы о победах липовского князя, породило еще одни, теперь уже хазарские слухи о его колдовской непобедимости.
Осень между тем множилась дождями, ветрами и холодом. Шалаши из ветвей и кожаных полостей сменили малые легкие юрты и большое число повозок-двуколок, по одной на каждых два десятка воинов. Теперь их стан на ночь непременно окружался кольцом юрт, повернутых входом внутрь кольца, и повозками, стоящими между ними. Не самая надежная ограда, но вполне достаточная, чтобы успеть проснуться и как следует вооружиться. В центре стана ставились юрты сотских, в которых хозяйничали их жены. Не обошло девичье внимание и липовских воевод, даже юного Корнея, приставленного к одной из улусных сотен.
— Моя говорит, если я на ней женюсь, то смогу в приданое тысячный табун лошадей получить, — балагурил бывший шут. — Ну как можно от такого счастья отказаться?
— А тебе, князь, за Болчой сколько лошадей обещано? — подтрунивали над Дарником воеводы.
— Наверняка меньше, чем Корнею, — благодушно отвечал он.
Став походной женой главного словенина, Болчой тут же вообразила себя самой главной среди всех других словенских жен и принялась командовать ими направо и налево, что являлось бесконечным поводом для веселья всей липовской дружины. Никто из гридей и бойников не придавал их нынешнему положению серьезного долговременного значения.
Эктей за эти две недели, видя, как толково князь справляется со своими войсковыми обязанностями и сам несколько теряясь от двухтысячной массы воинов, благоразумно отдал первенство Дарнику, вполне довольствуясь ролью второго лица.
И вот при таких обстоятельствах передовой полк хазарской орды достиг столицы Гребенского
