– В-вышла куда-то, – предположил Эдик. – В магазин, например.
На ум Андрею незвано пришли слова, посвященные Лозой Высоцкому:
– Да что с-стряслось? – недоумевал Эдик.
Андрей снова открыл холодильник, потрогал ладонями никелированную гладь кастрюли и шершавый чугун казанка. Обе емкости давно остыли. Тепло газовой конфорки растаяло, как и тепло женских рук. Андреем все сильнее овладевало предчувствие надвигающейся (дай Бог, чтобы не свершившейся) беды. Бандура не мог судить, откуда пришло это чувство. Из сердца, или какого-то темного этажа подсознания, где сигнальные лампы зажигаются не по приказу разума. Предчувствие было могущественно, и не утруждало себя доказательствами. Андрей откуда-то знал, вот и все. Шестому чувству чужда логика. Как и ужасу, выгоняющему солдата из окопа задолго до того, как душераздирающий вой шального снаряда разорвет безмятежную тишину. Возможно, ответ известен волкам, чующим приближение «стрекоз», взлетающих, по словам поэта, «…с протухшей реки».[118] Но волки не умеют говорить.
Андрей заглянул в комнату. Кровать была аккуратно застелена, хотя это ни о чем не говорило. Кристина, позволявшая себе чисто королевскую безалаберность дома на Оболони, где за ней в качестве говорящего пылесоса прибирал Вась-Вась, в квартире Андрея превратилась в по-немецки педантичную аккуратистку. Исправно махала веником, мыла, стирала и гладила. А кровать застилала так, что самый вредный армейский сержант пяти копеек бы не вставил.
– Не ночевала она тут, – упавшим голосом сообщил Андрей, трогая пушистый плед ладонями.
– Да с чего ты в-взял? – забеспокоился Эдик. – Андрюша! Да что с тобой творится?
– Поехали в больницу, Армеец!
Эдик опомниться не успел, как сидел на месте пассажира. Андрей гнал машину на Татарку, не реагируя ни на знаки со светофорами, ни на протестующие сигналы, сыпавшиеся по их адресу отовсюду.
ПОНЕДЕЛЬНИК НАЧИНАЕТСЯ В СУББОТУ
Поздним утром Милу Сергеевну выудил из постели телефонный звонок Украинского. Голос полковника был чрезвычайно взволнованным. И Мила, спросонья, подумала, что либо Витряков с подельщиками схвачен, либо выкинул нечто из ряда вон выходящее. Например, взорвал памятник гетману Хмельницкому, причем вместе со зданием городского УВД.
– Что случилось?! – спросила Мила, шатаясь с трубкой из стороны в сторону.
– Много чего! – сказал полковник.
– Так рассказывайте, Сергей Михайлович.
– Да я и не знаю, с чего начать, – чистосердечно признался Украинский. – Тут столько всего навалилось.
– Начните сначала, – посоветовала Мила. Полковник хмыкнул. Оба на секунду вспомнили незабвенного Леонида Ильича.
– И то правда. Вы склад ликероводочный в Святошино помните, Мила? Тот, что Ледовому принадлежал?
– Конечно, – кивнула госпожа Кларчук. –
– Так вот. Сегодня утром на него наехали бандиты. Судя по кое-каким данным, ваш Витряков постарался. Со товарищи.
– Он такой же мой, как и ваш! – парировала госпожа Кларчук.
– Согласен, – согласился Украинский. – Нервы, Мила. Извините уж. Этот ублюдок со шрамами сторожу в живот выстрелил. Тот, понимаете, буром на него попер, а этот, значит, не долго думая, за ствол, и в пузо. Еле до реанимации довезли. А там, как говорится, как Бог пошлет. Если медики не подкачают.
– Узнаю подчерк Филимонова, – пробормотала Мила еле слышно.
– Кладовщику голову размозжили. Тоже, понимаешь, в госпиталь пришлось доставлять.
– Я вас предупреждала, Сергей Михайлович. Они на пустые угрозы не размениваются.
– Это бы все ничего… Хотя, продукцию, конечно, перепортили. А потом еще и подожгли, наглецы. А там, понимаете, на миллионы. М-да, Мила. Вот вам и Огнемет.
Пока Украинский перечислял убытки по складу, Мила размышляла о причинах наезда на базу.
Предположение госпожи Кларчук подтвердилось через пару минут.
– Как вы понимаете, Артем Павлович вне себя. Давно его таким не видел.
– Да, – сказал Украинский. – Похоже, что дело не в вас. Или, не только в вас, я бы сказал.
– Спасибо, Сергей Михайлович, – госпожа Кларчук не потрудилась завуалировать сарказм.
– В любом случае, все гораздо сложнее, чем представлялось вчера. Сегодня утром Артему Павловичу,
