Потолок был подшит необрезной доской. Сквозь щели чернел старый, рассохшийся рубероид. Кое где с потолка саванами свешивались давно покинутые паутины. В носах у зем засвербело. Протасов еще мужественно боролся, когда Волына оглушительно чихнул, едва не потушив керосинку.
– А-ПЧХИ!!!
– Молодец, блин, – похвалил Валерий. – Теперь Он точно в курсе, что мы идем.
– А то раньше не знал?!
– Замолкни, тюлень.
То здесь, то там на полу, по разные стороны прохода попадалось какое-то рваное тряпье. Немного позже они обнаружили импровизированный лежак, сооруженный из дореволюционного с виду матраца. Подозрительные бурые пятна на обшивке с первого взгляда не понравились Протасову:
– Похоже на засохшую кровь…
В изголовье матраца лежал битый молью армейский тулуп. Неподалеку валялась стопка желтых от времени газет. И какие-то обрезанные шнурки на гвоздиках.
– Тут, видать, Ирка сушку делала, – догадался Вовка.
Иди, блин. Мегрэ[34] недоделанный… – сказал Валерка, отчего-то припомнив желтую книгу в мягкой обложке, которую отец выменял на макулатуру.
Дом Ирины был построен в виде большущей буквы «Г». Точнее, изначально дом мастерился прямоугольником. Впоследствии к одной из стен прилепилась неказистая пристройка. А, позднее, к ее торцу вторая. Крыши, соответственно, сшивались и перешивались, отчего чердак по прошествии долгих лет приобрел нечто общее с лабиринтом мифического Минотавра.[35] Скоро земы подобрались к повороту.
– Будь готов! – прошептал Волына, занося над головой топор.
– Завсегда готов! – Протасов выставил перед собой посох. Прижавшись друг к другу, как древнегреческие гоплиты, земы миновали угол, оказавшись над той частью дома, где располагались комнаты хозяев и кухня. Противоположная, дальняя стена чердака была снабжена крохотным окошком. Луна, величественно шествующая по небу в сопровождении звезд, как окруженный джонками линкор, заливала эту часть чердака холодным сиянием люминесцентной лампы. Вообще говоря, стоит живительному солнечному свету отразиться от лунной поверхности, как теплые краски исчезают из спектра напрочь, будто оседая на гигантском сите. Свет становится обманчивым, полным дыхания необитаемых пустынь, а, возможно, и кое-чем, похуже.
– Пошли, зема. А то уйдет!
Готовые ко всему, они медленно подошли к окошку. Волына выглянул во двор.
– Пусто. Твою мать, пусто, а?! – выдохнул Протасов.
– Ты это, маму не трогай, – надул щеки Волына.
– Что за фигня, Вовка? Где эта животина гребаная?
Волына подергал створку окна, но та была насмерть прибита к раме.
– А я хрен его знает!
– Как же он выскользнул? – спросил Протасов, но, вместо разочарования, в его голосе сквозило облегчение. Земы медленно вернулись к люку. По пути Вовчик прихватил стопку желтых газет.
– На хрена? – удивился Валерий.
– Просмотреть, – смутился Волына.
– Идиот.
Вместо того, чтобы внять, Вовчик потянулся за тулупом.
– Чего добру пропадать, зема?!
– Добру… – фыркнул Валера. – Где ты добро увидал, урюк? Своих, блин, блох мало?
Волына уж начал разгибаться, когда замер, будто сраженный приступом артрита. Обернувшись, Протасов посмотрел на него с интересом:
– Заклинило, блин?
– Ни хрена себе?! – судя по тону, Вовчик наткнулся на НЕЧТО.
– Что ты там раскопал?
– А ты… – Вовчик запнулся, – лучше сам оцени.
Кряхтя, Протасов присоединился к приятелю:
– Мать моя женщина! – только и нашелся через минуту Протасов. У него перехватило дух. Через обнаружившуюся под рваным тулупом щель струился мягкий свет ночника, который по-прежнему горел в комнате. Нагнувшись пониже, Протасов разглядел обе кровати, застеленные старыми армейскими одеялами, а затем и стол, заставленный тарелками с объедками. – Это же наша комната… Мы ж отсюда, как на ладони, е-мое!
– А ты думал, брат. Как шлюхи за стеклом, по-любому!
– Это же что выходит? – чтобы ответить на этот вопрос, не требовалось ломать голову. – Что это падло долбаное нас с тобой, Вовка, как подопытных кроликов выпасало?
