ночи. Щетина на отцовских скулах была рыжей с серебряными вкраплениями, отчего выглядела неряшливо. Сбросив заляпанные грязью сапоги, отец расхаживал по квартире, сразу наполнявшейся раскатами его командирского голоса. Протасов-Старший громко возмущался по поводу устроенных Протасовым-Младшим безобразий:
– Валерий! Опять ты, мать-перемать, иллюминацию устроил?! – Свет действительно горел повсюду, словно в витрине фешенебельного магазина.
– Да ты знаешь, сколько за ночь нагорает?! Будешь сам зарабатывать, вот тогда и жги, на здоровье!
Потом Виктор Харитонович оказывался в своей комнате.
– Это что за ерунда?! – доносилось вскоре оттуда. – Ты зачем лампы из люстры повыкручивал?! Совсем делать нечего?!
– Я не выкручивал, честное слово!
– Ах, не выкручивал, говоришь! Почему мой шкаф на распашку?! Что ты в нем позабыл?!
– Я не открывал, папа!
– Не открывал, да?! А кто это сделал?!
– Я не знаю, папа.
– Ах, не знаешь?! Что у тебя за бардак кругом?! А ну, живо тащи сюда свою паскудную задницу!
Под аккомпанемент отцовского бурчания зачехленное ружье отправлялось в сейф, и отец двигал в ванную. Большей части одежды предстояла стирка, но, кое что отец, как ни в чем не бывало, вешал в шкаф. Шкафа не интересовался отцом. Может быть, отца шкаф даже побаивался. По крайней мере, он казался эталоном надежности, благонравия и порядка. С отцом шкаф строил из себя паиньку, неодушевленную старую мебель, надежную, как советский гражданский воздушный флот.
«Будьте любезны, не выкидывайте меня на помойку. Я еще послужу».
– Валерий! Чай поставь! – командовал отец из ванной.
Валерка как зачарованный наблюдал за шкафом. Шкаф как шкаф, ничего более.
– Оба на! – крикнул Вовчик. Он не терял времени даром, разжившись заправленной керосиновой лампой. При его появлении Протасов дернулся, как от удара током.
– Зема?! Я не врубаюсь?! Опять тебя, что ли, глючит?!
– Ага, типает, – буркнул Валерий.
– Видал! – Вовчик потряс над головой керосинкой, как будто бы та была кавалерийским палашом. – Во, агрегат! Конкретный!
– Серьезная штука, – согласился Протасов, – лампа Алладина. Где украл?
– Почему сразу украл? У Ирки долганул. На кухне.
Перебои в электроснабжении для обитателей Пустоши были унылой повседневностью, обыденной, как явления природы.
– Ну, погнали наши городских. – Волына, балансируя лампой в одной руке и тяжелым топором в другой, поставил ногу на перекладину. Лестница многообещающе заскрипела. – Не колдырнусь, зема?
– Вверх один болт не полетишь, – заверил Протасов.
– По-любому. – Согласился Вовчик. – За мной давай.
Протасов замотал головой:
– Не покатит, Вован. Лестница накроется. Боливар не выдержит двоих, чтобы ты понял.
Вопреки неблагоприятному финансовому положению, до голода пока не дошло, и назвать приятелей исхудавшими ни у кого не повернулся бы язык. Протасов весил килограмм сто двадцать. Вовчик, значительно уступая ему в росте, был еще тяжелее. Их суммарная масса наверняка переломила бы лестницу, как прутик, а падение двух здоровенных тел с топором, дубиной и керосиновой лампой наверняка обернулось бы катастрофой.
– Лады, – кивнул Вовчик и, на удивление быстро вскарабкался на крышу. – Я на точке, зема! – доложил он через мгновение.
– Эквилибрист хренов. – Валерий в два приема нагнал приятеля, и они перевели дух на козырьке.
– Ну, зема, где наша не пропадала, – сказал Волына и нырнул в люк. Протасов втиснулся следом.
На чердаке пахло пылью, смолой и старыми досками. Было очень холодно. Вовчик освещал путь, удерживая керосинку в вытянутой левой. Чердак напомнил Протасову заброшенную штольню старой шахты. Поперечные балки были установлены низко, отчего земам довелось согнуться чуть ли не в три погибели. Изъеденная древоточцем сосна, казалось, поглощала свет, и непроглядная темень наступала на пятки. Земы медленно продвигались вперед, керосиновое пламя колебалось, отчего тени стропил ползли по стенам, как неправдоподобно толстые змеи.
– Неуютно, блин, – пробормотал Протасов.
– Не то слово, зема.
