– Мамкин?! – перебил Протасов. – Мамкин, ты уверен, малой?!
– Похожий очень. Только, хрипловатый немного. «Откройте», говорит, дети. Я пошел отворять…
– Ой, неумный! – воскликнул Вовчик.
– Замажь пищалку, – зашипел Протасов.
– Я думал, это мамка из гостей воротилась. И тут, Ксюша, как схватит меня за руку: «Стой! Это не наша мамка! Мамка в гостях у тети Гали!». А Гость снова: «Детки, откройте мне». Ксюша мне шепотом: «Не открывай. Нельзя открывать!». И Ему: «Мы не можем открыть». А он: «Откройте, дети, я замерз». Ксюша говорит: «Уходи. Уходи, пожалуйста!»
– И? – Протасов чувствовал себя астронавтом, у которого вот-вот разгерметизируется скафандр.
– А Гость как заладил: «Пустите меня, дети. Пустите. Замерзаю я». Ксюша мне на ухо: «У нас запасной ключик под козырьком на крыльце. Мамка о нем знает. А Гость нет». Я Ксюше: «А вдруг и Гость знает?». А Ксюша: «Так или нет, только Гость не смеет зайти, пока его не позовешь. Ты только молчи. Ничего больше не говори!». Мы с Ксюшей под диван спрятались. За руки взялись… – голос мальчугана задрожал, и Протасов не выдержав, потрепал пацана по плечу.
– Не кипишуй, малый. Теперь этому клоуну конец. Чем закончилось?
– Ушел он. Потоптался, потоптался, и ушел.
– Маме рассказали? – прищурился Протасов. Игорешка кивнул.
– Мамка испугалась очень. В церковь нас водила. Свечки поставила. Много свечей…
– А следы? – спросил Волына. – Ты хотя бы какие следы видел? – Читатель, очевидно, помнит, что Вовчик некогда работал оперуполномоченным уголовного розыска. Игорешка замотал головой.
– Не было никаких следов. Я утром искал. Только мои, Ксюшины, и мамкины…
Вовчик встрепенулся, как человек, с трудом смахнувший наваждение.
– Малый, ты кислоту, часом, не жрешь?
– Никакой я не наркоман! Мы с Ксюшей слышали. А один раз видели…
– Что видели, пацан?
– Лицо. За стеклом. Белое такое, как у покойника. В капюшоне.
Протасов поперхнулся.
– В капюшоне?!
– Вдвоем «Момента» нанюхались. – Не так для собеседников, как для себя, провозгласил Волына. – Слышь, зема? Иркины «пионеры» – конченые нарики. Наркоты до икоты. Без базара.
– Заткнись, Вовчик. Не слушай его, малой. Чего еще знаешь?
– Раз Гость вещи раскидал, значит вы ему не понравились. И он сердится. Хочет, чтобы вы ушли.
– Куда это ушли?
– Ну, съехали из дому…
– Пускай закатает губу, – вставил Вовчик.
– Тихо ты! Давай, стрюкан, не томи. Чего нам теперь делать?
– Я не знаю, – Игорешка уставился в пол. Доски были крашеными. В общем, ничего интересного. – Только он… сердится, но еще не злится…
– Ты это куда клонишь? Давай, выкладывай…
– Он… – шмыганье носом, – может и убить вас… и нас тоже… или утащить с собой… – мальчишка принялся растирать кулачками глаза. Слезы выскользнули из-под пальцев и побежали по побелевшим щекам.
– Ты гонишь, пионер! – взорвался Волына. – Мы с Протасовым сами, кого хочешь убьем!
– Заглохни, Вовчик, – попросил Валерий. – Как, в натуре, интересно знать, ты его убьешь, если он и без тебя, короче, мертвяк?
– Мертвяком он будет, когда я его на мушку возьму. Таким конкретным жмуром, залюбуешься, зема. Как задурачу полный диск в пузо!.. – Волына выдернул из сумки ППШ. У Протасова глаза полезли на лоб:
– Спрячь ствол, плуг!
Против опасений Валеры вид боевого оружия не произвел на мальчишку особого впечатления, будто Волына махал не пулеметом, а палкой-копалкой, благодаря открытию которой неандерталец некогда продвинулся в гомо сапиенсы.
– Вот, дурак! – выругался Протасов, подумав, что стоит пацану стукнуть участковому, и не оберешься беды.
– Была у нас собака, – заговорил пацан, не обращая внимания на Вовчика. – Чернушкой звали. Мамка ее на рынке подобрала. Там сука ощенилась, а потом ее машина сбила. Щенки замерзли, а одного мамка принесла… За пазухой. Мы, сперва, в хату ее пустили. Но, она писала везде, у тахты ножки погрызла, а когда до мамкиного ватника добралась…
– Как это, добралась? – нахмурился Волына. В селах не принято держать собак в доме. Пес на диване для сельского жителя выглядит почти так же нелепо, как если бы горожанин приютил в квартире лошадь.
