совсем отказаться?…
– Да что я, по вашему, дурак? Если Кристина старого пердуна жалеет, так это ее личные проблемы. – Оставшись в одиночестве, Андрей в тот же день принялся за старое, вызвав к себе Планшетова.
Опять будем Васька торбить через твоего гребаного предпринимателя Рубцова и его жену-истеричку? – без энтузиазма поинтересовался Планшетов. – Провалим дело, и сядем, чувак.
Нет, – отрезал Андрей, – действуем напролом.
Как это? Звонок в дверь и водопроводной трубой промеж рогов? – еще мрачнее осведомился Юрик.
Не угадал, чувак.
На этот раз Планшетову предстояло явиться к Вась-Васю, и предложить убраться к чертовой матери.
Буром на него при, – инструктировал Бандура перед вылазкой. – Сделаешь зверскую рожу, и вперед. Нахрапом, понял? Чтобы он в штаны надул. Чтобы как побежал, так до Умани не оглядывался. Можешь и в репу заехать, не помешает, для ума.
Вась-Вась, за глаза, так осточертел Андрею за истекшее полугодие, что он бы и сам с удовольствием удавил его собственными подтяжками. Впрочем, следовало соблюдать осторожность.
Задави его морально. Напугай так, чтобы мало не показалось. Чтобы собрал манатки – и фьюить… – Это «фьюить», в понимании Бандуры, означало скорость, с какой Вась-Васю надлежало покинуть насиженные места.
А кем я представлюсь?
Андрей в задумчивости потеребил кончик носа.
Моим другом… нет… не пойдет. Лучше, ее другом. Нет. Все! Знаю! Братом!
А у нее есть брат?
Откуда мне знать? Назовешься троюродным. Троюродные у всех есть, и их толком никто не знает. – Андрей принялся импровизировать. – Мол, приехал недавно из Приднестровья. Служил у генерала Лебедя, к примеру. В спецназе ВДВ… или нет… у этого, как его, у Смирнова. В батальоне «Днестр». Наемником. Или… О! Боевиком из УНСО! Трижды контужен. Полный псих. Со справкой. Тебе человека мочкануть, как два пальца обоссать. И ни хрена за это не будет, потому как у тебя справка. Понял? Ты невменяемый психопат. Кататоник! Приехал, увидел кузину в бедственном положении: плачет, кушать нечего, в то время как муженек в сауне плещется и на «99-й» модели рассекает. НЕСПРАВЕДЛИВО! Ты, блин, кузину в детстве на руках носил. Она тебе дороже… можно сказать… всего!
Кристина меня старше, чувак, – возразил Планшетов.
А? – Андрей на секунду растерялся. – Да? Значит, она тебя на руках носила. Она тебе, в натуре, за матушку была, пока ты после Афгана, Тбилиси и Баку в Приднестровье не укатил.
Я в Афган по возрасту не канаю!
Ну так и выкинь. Замени Нагорным Карабахом.
Да я по-украински ни бум-бум… Какой из меня УНСОвец?
Бонасюк тоже не бум-бум! – заверил Бандура. – И, вообще, какая, на фиг разница? Напугай его так, чтобы кирпичами срал, а потом, хоть японским самураем представляйся, хоть ветераном Иностранного Легиона. Он все схавает. С перепугу!
В пятницу лечащий врач сообщил Кристине приблизительный срок беременности – около семи недель.
Расположение плода нормальное, никаких вызывающих опасения отклонений, но тонус матки слабый. Я бы предложил стационар. Кристина, неуверенно и беззащитно улыбнувшись доктору, подумала, что теперь придется учиться жить по-новому. Отказаться от многого, еще вчера казавшегося ценным и необходимым, впрочем, теперь представлявшегося чепухой. Погруженная в свои мысли, госпожа Бонасюк миновала больничный коридор, и если б мы попались ей в тот миг на пути, то нам бы наверняка показалось, будто нежный и трепетный огонек освещает ее изнутри, как медовое яблочко к концу лета. В дальнем конце коридора располагался телефонный автомат, собравший небольшую очередь страждущих выбраться на волю хотя бы посредством электромагнитных колебаний. Кристина остановилась, чтобы занять очередь, но, вскоре, покачав головой в ответ на какие-то свои, оставшиеся невысказанными мысли, медленно проплыла мимо и скрылась в палате. Наверное, она не могла сейчас ни с кем говорить.
В этот самый день и час Вась-Вась открыл сауну, и уселся поджидать клиентов. Думал Бонасюк о жене, от которой давненько не получал даже весточек. Потом мысли Василия Васильевича перенеслись к своей, сломавшейся, как старая рессора, жизни. Впрочем, глубину перелома ему только предстояло осознать. Частенько кажется, что хуже некуда, а потом выясняется, что есть, есть. Из прихожей прозвучал звонок. Вась-Вась, шаркая, поплелся открывать, и через мгновение уже падал, зажимая ладонями расквашенный нос. Планшетов зашел в сауну, по воровски оглянувшись. Перешагнул растянувшегося на полу хозяина, и плотно прихлопнул дверь.
Еще через полчаса дверь отворилась, и Планшетов выскользнул во двор. Растирая на ходу посиневшие костяшки обоих кулаков, Юрик пересек лужайку и исчез за ближайшим углом.
В следующие сорок минут лишь дуновение легкого ветерка позволяло надеяться, что время не остановилось. И лишь потом, охая, тихо причитая и прижимая к носу окровавленный платок, на крыльце объявился Вась-Вась. Левая бровь Бонасюка была рассечена пополам, а на скуле багровела гематома величиной с теннисный мячик. Да и весь банщик выглядел пожеванным, словно побывал в стиральной машине. С горем пополам закрыв сауну, Вась-Вась, пошатываясь, побрел к остановке.
Если физическое состояние Бонасюка было плачевным, состояние души несчастного вовсе не подлежит описанию. Настроение у него было вешательным. Он и без Планшетова ходил, как в воду опущенный, тяжело переживая разлуку. Нанесенная любимой женой душевная рана только-только начала зарастать. Вася потихоньку смирился с нынешним положением бобыля, даже научился сносно готовить яичницу- болтунью, а недавно, с горем пополам, сварил кулеш, заправив сухой колбасой.
