Будни рэкетиров или Кристина

шевельнула. На счастье Милы Сергеевны Протасов, как мы уже успели узнать, ночь напролет кувыркался в постели с Ольгой. Они с тренершей так разошлись под утро, что деревянные паллеты двуспальной кровати, служившей Ольге верой и правдой последние семь лет, не выдержали и хрустнули. Любовники очутились на полу, потные и задыхающиеся.

– Весь дом разбудим, – на мгновение смутилась Ольга.

– Да пошел он в пень, – отмахнулся Протасов.

– Соседи жаловаться будут, – предупредила Ольга.

– Пускай, е-мое, жалуются, – сказал Протасов, пристраиваясь у нее за кормой.

Вскоре Ольга, позабыв об осторожности, вопила на всю квартиру. Очевидно, мнение соседей перестало ее интересовать.

Утром, собираясь на встречу с Милой Сергеевной, Протасов поймал на себе взгляды Богдасика. Малой завтракал перед школой, украдкой поглядывая на Валерия.

– Ну, ты чего, малой? В школе неприятности, да?

Богдасик, оставив омлет нетронутым, сложил бутерброды в рюкзачок и тихонько шмыгнул за дверь. Выплывшей из ванной Ольге он едва кивнул на прощание.

– Что случилось, Валера? – Ольга заглянула на кухню.

– Почем мне знать? Может, уроки не выучил? А теперь, в натуре, вибрирует.

– Вот и возьми над ним шефство, – предложила Ольга, сбрасывая халат.

– А и возьму, – пообещал Протасов, хватая ее за грудь.

В результате к Миле он опоздал, объявившись ближе к обеду.

* * *

«Вот так гаишник!.. – думала Мила, убитая вырисовавшимися связями лже- Вардюка. – И что из этого следует? А следует то, что я в осином гнезде. Причем, как и следовало ожидать, по милости этого идиота Украинского».

Сославшись на срочные дела, и посоветовав Валерию вплотную заняться Бонасюком, если он считает, что с последним «выгорит без вопросов», Мила отправилась в УБЭП. Входя в кабинет полковника, она рвала и метала. Выдержав первый яростный натиск, полковник вынужден был кое в чем сознаться.

– Значит, вы знали, что этот Вардюк никакой не Вардюк, а рэкетир из группировки Ледового?!

– Ну, на определенном этапе… оперативные данные, так сказать… позволили, х-м… предположить…

– Значит, я летом была в руках у бандитов?! Последних выродков и отморозков?!

– Ну… – жевал сопли полковник, – не совсем так.

– И вы снова толкнули меня в самое пекло?!

Миле не хватало кислорода. И вообще, она была вне себя.

– Мои люди обеспечивали, так сказать, вашу безопасность… – мямлил Украинский. Крыть было нечем.

– Знаю я ваших людей! – взбесилась Мила. – И безопасность вашу паршивую! Только и умеете старушек у метро гонять… безопасность!..

– Ну… не совсем так, – пытался оправдаться Украинский. – Я подумал, в целях операции… то есть конспирации, чтоб никто никого не выдал, ненароком. Чтобы вы сами себя не раскрыли.

На столе Сергея Михайловича стояло тяжеленное архаичное пресс-папье, некогда перекочевавшее с ним из КГБ в МВД. До Украинского вещица украшала кабинет его шефа, начинавшего еще при Берии, чудом не схлопотавшего целиком заслуженную пулю во время перетряски 53-го, а впоследствии пересидевшего Серова с Семичастным.[71] Пока, наконец, не угодила к Украинскому, когда шефа проводили на заслуженную персональную пенсию при Андропове. [72] Судя по клейму на массивной подставке, пресс-папье принадлежало далекой эпохе наркома Генриха Ягоды,[73] а то самого чекистского прародителя железного Феликса, чей «лик» Украинский снял со стены в 91-м, и бережно спрятал в дальний ящик стола. «Ничего. Придет время, повесим обратно». Как в воду, кстати сказать, глядел.

«Если б пресс-папье говорить могло», – думала Мила Сергеевна, испытывая сильнейший позыв запустить им полковнику в голову. Но, ей снова пришлось утереться, дать себя успокоить и даже сделать вид, что болтовня о надежном милицейском прикрытии запудрила ей мозги.

– Вот и хорошо, – говорил Украинский, выпроваживая Милу Сергеевну из кабинета. – Значит, работаем, Милочка.

– Всего хорошего, Сергей Михайлович. – Мила переступила порог. – «Ну погоди, кретин несчастный. Я тебе попомню твои кагэбистские номера, работу вслепую и все такое… Сочтемся, придет время.

* * *

Описывается пятница 4-го марта.

После бесплодного визита к Следователю несчастный Василий Васильевич четверо суток безвылазно просидел взаперти. В сауну он являться не смел, памятуя угрозу Планшетова: «Чтобы духу твоего, толстый, там не было!» Да что там сауна? Бонасюк даже на лестничную клетку выглядывать опасался, ощущая себя последним защитником обложенного вкруговую бастиона. Однако, со временем выяснилось, что к длительной осаде он готов много хуже жителей древнего Карфагена.[74] Опустошив подчистую холодильник, прикончив запасенные Кристиной крупы, равно как и пару банок солений, Вась-Вась к концу недели, что называется, смотрел в глаза голоду.

До обидного быстро исчерпав тактические запасы, Бонасюк задумался о стратегических, которые хранились в гараже. И хотя гараж располагался под домом, несчастный Вась-Вась на рекогносцировку не спешил, опасаясь на каждом шагу засады и памятуя о том, что фуражиры живут не дольше саперов.