— Да, да, — ответил солдат и не спеша поднялся из-за стола, держась правой рукой за ствол винтовки. Он сделал шаг навстречу Ане и негромко, чтобы не тревожить сон остальных, спросил: «Что случилось?»
— На крыльце больная женщина, помогите…
Едва солдат перешагнул порог, как мы со Шпаковым наложили ему кляп, заломали руки и без лишнего шума вытащили во двор. Аня закрыла за нами обе двери. Ничто не указывало на то, что мы подняли тревогу.
Пленного отвели в поле, присели возле канавы и допросили. Оказалось, что мы попали в расположение связистов пехотного полка, который ожидает своей отправки на фронт. Ясно, нас интересовало, известно ли солдатам что-нибудь о русских парашютистах.
— О да, мы все предупреждены, — закивал головой пленный. — Мы должны из-за них более бдительно нести службу даже здесь, в тылу.
— Так что же ты нарушил указание — спал на посту? — спросил Мельников по-русски.
Но немец не понял его. Тогда Иван Иванович сложил ладони и, положив на них голову, закрыл глаза.
— Понимаешь, почему спал на посту, спрашиваю? Служить надоело, что ли? Вот доложим Гитлеру, всыплет он тебе по толстому заду, — и жестом показал, как это получится.
Хотя мы все устали, промокли, но такая угроза Мельникова немцу развеселила нас. Немец опустил голову, произнес упавшим голосом:
— Надоель война. Плёх жизнь зольдат.
— Смотри ты на него: так уж и надоело! Готов ивоевать бросить! Не трогай только фатерлянд и его самого. Небось, на русском сале такой зад наел, может, не один дом наш сжег, детей стрелял…
Ценных сведений мы от пленного не получили. Полезно было только узнать, что о нашем нахождении предупреждены здесь все — и гражданские жители, и воинские части.
К ГОЛЬДАПУ
Через трое суток на рассвете мы подошли к городу Гольдап. Хотя мы передвигались только ночами, но по тому, что нам довелось видеть, создалось впечатление, что природа в этих местах очень живописная. Пологие холмы во многих местах покрыты лесами, кустарниками. Часто встречаются извилистые ручьи.
На огороженных пастбищах мы часто видели коров. Они здесь дневали и ночевали, пегие, крупные. Когда мы убедились, что они ночью остаются в загонах без всякого надзора, мы иногда заворачивали туда, чтобы попить воды, которая завозилась в цистернах для скота. Вода была чистая, колодезная, мы пили ее с удовольствием. Животные были рады появлению людей: они вставали, подходили к нам. Как-то Юзик Зварика не удержался, потрепал тучную корову по шелковистой шее. Корова доверчиво лизнула его руку своим шершавым языком.
— Ишь, какая ласковая!..
Юзик по-хозяйски осмотрел ее со всех сторон, провел рукой по спине, потрогал тугое вымя.
— Скот у них хороший, крупный, — сделал он заключение. — Подай-ка, Зина, ведро. Попробуем молочка.
Зина взяла возле цистерны ведро и поднесла его Юзику. Юзик начал доить. Тугая струя гулко ударила в жестяное дно. Шпаков забеспокоился:
— Перестань, Юзик!
Но вдруг передумал и сам же предложил!
— Давай, только по-быстрому. Остальные проследите, чтобы никто не нарвался.
Что и говорить, молоко все пили с жадностью, но сдерживались, чтобы не перепить — берегли свои желудки. Один Мельников пренебрег осторожностью, за что и был наказан. Следующий день доставил ему немало хлопот…
Едва отошли от загонов, как напоролись на противотанковые надолбы «зубы дракона». Точно такие же, как под Инстербургом. Они белели в темноте, словно обглоданные, обветренные и омытые дождем кости каких-то доисторических великанов.
Попадались на пути и бесконечные ряды проволочных заграждений на восточных склонах, тщательно запрятанные в землю доты. От них тянулись извилистые линии окопов, большей частью к какому-либо из хуторов.
Мы приближались к облюбованному на карте лесу, чтобы остановиться на дневку, отдохнуть, подкрепиться и, если позволят обстоятельства, хотя бы немного просушиться, потому что почти все дни дождило. Нам осталось пройти каких-нибудь метров сто негустым кустарником, как из лесу навстречу нам вышел человек. Из-за правого плеча его торчал ствол винтовки. Нам очень хотелось, чтобы он прошел мимо, не заметив нас, потому что сразу выдать свое местонахождение — значит, навлечь усиленные прочески леса, облавы. Мы залегли. В предутренней тишине нам издалека слышно было его «кхе-кхе». Человек шел не спеша и набрел прямо на нас. Пришлось задержать его. Это был дряхлый старик. Я снял у него с плеча винтовку старого образца с непомерно длинным стволом, ощупал его, ища другое оружие: могли же быть у него и гранаты или что-либо еще. Старика знобило — то ли от страха, то ли оттого, что было в самом деле прохладно. Кашлять он перестал. Придя в себя от растерянности и сообразив, кто перед ним, старик очень сожалел, что встретился с нами.
— Я всю ночь нарочно громко кашлял и хлопал в ладоши, — он развел руки со скрюченными старческими пальцами, — топал ногами, чтобы отпугнуть призраки, — в отчаянии говорил он. — И надо же такому случиться, что набрел просто на вас. И откуда вас принесла нечистая сила? — едва не плача, горевал он. И тут же сам ответил на свой вопрос: — Да что и говорить, всей Пруссии известно, откуда вы и кто такие. Мы дали ему высказаться, а затем предложили идти с нами. Старик не сопротивлялся. Когда мы подошли к опушке, он показал место своей «засады».
— Такая старая кляча, а землю взбил, как молодой жеребец, — проворчал Овчаров.
— Теперь мы караулим вас и день и ночь — такой приказ получили от полиции. На дежурства выходят все цивильные, — пояснил старик. — Вот и меня, старого, заставили. Нет теперь для вас места здесь, в Пруссии. Тут все против вас. Посты и посты. Вся Восточная Пруссия в постах: солдаты, полиция, жандармерия, теперь вот и мы тоже на посту…
— Снимаю тебя, старик, с поста, — впервые за много дней улыбнулся Шпаков.
Мы углубились в лес, чтобы осмотреться, выбрать для дневки более подходящее место: укромное и в то же время хоть немного открытое солнцу, если установится погода. «Снятый с поста» Шлаковым немец упал на колени и, вытянув вперед руки, как прославляющий аллаха мусульманин, взмолился.
— Я не виноват! Я ни в чем не виноват. — Он, видимо, решил, что пришел его конец. — Нас заставили дежурить — всех заставляют… — Его белая с синеватым отливом, редкая бородка дрожала. — Пожалейте моих внучек. У меня их двое: Анна и Нора. Одной семь, другой четыре года. У них нет отца: мой сын погиб в России. Внучки ждут меня. Я должен вернуться, обязательно должен, слышите… — срывался он на плач.
— Успокойся, старик, — предупредил его Шпаков.
Старик перестал причитать, опустил руки, но ненадолго. Но теперь уже как можно тише снова стал канючить:
— Я ничего не видел, ничего никому не скажу. Буду молчать как рыба, пусть отсохнет мой язык, если скажу кому хоть слово. Я должен вернуться к своим внучкам. Прошу вас…
— Пусть идет, начерта он нам, — расчувствовалась Аня.
— Вечером отпустим, — раздраженно сказал Шпаков.
Старик перекрестился.
— Смотрите на него! Я думал, что среди этих извергов нет верующих. А это — немец и крестится, — удивился Зварика. Он уже успел развалиться под елочкой, вытянув свою больную ногу.
— Одно другому не мешает, — возразила Зина, — хуже их зверей и не придумаешь. Но не все же такие. Люди разные бывают. Неужели здесь одни гитлеровцы остались?
— Мои предки — литовцы. Вы слышите — литовцы! — как бы поняв смысл разговора, слезливо твердил старик.
— Остановимся здесь, — распорядился командир, осмотрев вокруг лес, не обращая никакого внимания на последние слова старика.
Мы присели, прилегли, примостившись кто как сумел.
— Ты, Иван Иванович, понаблюдай пока, — Шпаков посмотрел на Мельникова выжидающе.
— Может, слегка «повеселимся» сначала, у меня кое-что осталось.
— Немного потом.
Мучила жажда, хотя от воды, как говорится, не было спасения, сутками мокли под дождем, но напиться не было откуда. Из луж пить опасно — можно схватить болезнь, а больному тут не только никакого лечения, но и никакого спасения. Роса буйными каплями свисала на ветках, на листьях, живыми бусинками дрожала на траве. Генка, задрав голову, встряхивая ветку, осыпал себе в рот капли росы. Я тоже попытался заняться этим. Но разве таким образом напьешься или утолишь жажду. Получалось как в сказке: по бороде текло, а в рот не попадало. Это только дразнило, еще хуже жгло в горле, в груди.
Опершись спиной о толстый камель, а вернее о вещевой мешок, я подобрал под себя ноги, зажал между коленями автомат и вскоре забыл и о жажде, и о голоде, и, вообще, обо всем на свете: одолел сон.
Не знаю, сколько я спал, но почувствовал, что во сне меня кто-то тормошит, а затем больно ударил в бок. Я никак не мог открыть глаза — хотел, но не мог. И только когда чья-то рука свалила меня набок, проснулся. Я увидел старика, который сидел почти рядом, и Генку Юшкевича.
— Бежим, немцы! — злобно крикнул Генка.
Этого было достаточно, чтобы я мгновенно подхватился. Сон как рукой сняло. Теперь я и сам заметил серую, как ворона, фигуру солдата с винтовкой наизготовку. Справа и слева — еще и еще солдаты. Почему-то мне показалось, что они не идут, а стоят. А может, и впрямь они в этот момент остановились.
Пригнувшись, мы шмыгнули за елочки, так и оставив сидеть старика. Вслед раздались выстрелы.
Перебегая лесную дорогу, заметили на ней солдат с собаками. Думали, сейчас пустят собак, потому, спрятавшись за стволы деревьев, вскинули автоматы. Они были нам хорошо видны. Но немцы, будто и не заметив нас, повернулись и пошли в обратном от нас направлении. Позже мы неоднократно были свидетелями подобных случаев. Объяснение им было довольно простое — никто не хотел лезть под пули, никто не спешил умирать.
— Быстрее, быстрее, — торопил меня Генка. — Наши должны быть где-то здесь.
Когда мы догнали своих, Шпаков на ходу заглядывал на карту. А Генка мне рассказал, как тихо подошли немцы, заметили их уже совсем близко.
— Хорошо, что мы их увидели первыми. Шпаков подал знак отходить. Мы поднялись — ив ход. Оглядываюсь, а ты сидишь на месте и старый немец возле тебя. Я вернулся… Еле растормошил. Ну и спал же ты! — никогда так не было. — Спеша говорил Генка, будто боялся, что не успеет досказать.
Часа два мы отходили, стараясь далеко не отрываться от немцев, которые, растянувшись цепью, прочесывали лес, подпускали их настолько, чтобы иной раз не только слышать, но и видеть их.
Впервые они напали на нас исподтишка. Обычно они вели проческу леса с шумом, треском, улюлюканьем. Мы назвали их эту тактику на охотничий манер — «гоном». Потому что так же, как и в охотничьем гоне, она рассчитана была на то, чтобы поднять нас со стоянки, как зверя с лежки, спугнуть, нагнать страх, заставить бежать, забыв о всякой другой опасности, пока мы не попадем на засаду. Но эта тактика на протяжении многих дней не дала никаких результатов. Поэтому, видимо, они решили попробовать по-новому: выследить и напасть внезапно. Но и мы были не лыком шиты. В группе «Джек» были достаточно опытные разведчики, знакомые с фашистскими повадками еще по белорусским лесам. И хотя обстоятельства были далеко не одинаковые — здесь мы были лишены главного козыря: поддержки населения, но все же нажитый опыт выручал, да еще и как выручал. Немцы быстро убедились, с кем имеют дело,
