бога, Ухмыляется мне: «Бога увидел?» А я в ответ: «Нет…» Удивляется: «Или не знаешь дороги?» «Нет…» «И ни к какой не причастен касте?» «Нет…» Годы прошли. И вот размышляю: «В кого же я верую? Молюсь – кому?..» В того, быть может, чье имя Слышал в сторонних устах, Вычитывал в книгах священных, Разноязычных и разноплеменных? Оправдать свой выбор упорствовал Святыми молитвами, — Но жизнью не смог оправдать. Я – отверженный, я мантр не шепчу. Мантра моя от замкнутой двери святилища К земному ушла окоему, За любые ограды, К звездам небесным, В лес, к цветущим прогалинам, По терниям скорбной дороги Встреч и разлук, всех любимых и любящих. Был я ребенком, когда впервые Затрепетала грудь Мантрой земли в ее первом цветенье, Мантрой, полною света. В саду Взорам явилась моим кокосовых пальм бахрома, Когда я сидел одинокоНа стене развалившейся, мхом приодетой.Излилась, горяча, из предвечного жизни ключа Света струя, крови моейДаровала биенье божественной тайны, Чуть внятная, шевельнулась память О сроках, отошедших в неведомое.То было мерцание существа моего, еще не обретшего плоти, Растворенного в жаре прадревнего солнца. На осеннее жнивье любуясь, В круговращении собственной крови Я улавливал света бесшумную поступь, — Задолго до дня воплощения Следовал он за мной.Изумленно ширилась мысль в беспредельном потоке, Сознавая, Что ныне в свете творенья, В том самом свете я пробужден, Где лет и веков миллиарды Дремала моя предстоящая жизнь.Каждодневно моленье само собой завершалось В радости бодрствованья моего.Я – отверженный, мантр не шепчу, Не знаю, к кому несется, кудаМолитва моя, от святых обрядов отрекшаяся. Ребенком я жил без друзей. Одинокие дни мои Устремлялись взорами вдаль.В семье распорядка строгого не было. Ни присмотра за мной, ни заботы.Обыденная жизнь текла, не зная запретов.Крепкой оградой обнесены соседей дома, Ладно построены, кишат людьми, А я поглядывал издали, Как всякий народ дорогой торной бредет. Я – отрешенный, к касте я не причастен.Они же законы блюдут, для них я – не человек.Привольно мне было играть на всех перекрестках, — А те обходили ребенка, Краем одежды лицо прикрывали,Для своего божества наилучшие брали цветы, Согласно с законом, Моему божеству оставляя Лишь те – иные, простые, Что солнцем одним лишь признаны, Я отвержен людьми. Но жажду я – человека, Того, в чьей прихожей Нет стражей, нет стен.Вне скопищ людских моему одиночеству Обрел я попутчиков. Они внесли в величайший век Свет, меч, мысль.Подвижники, страха не знающие, одолевающие смерть.Эти – свои, каста моя – их каста, мой род – их род. Их чистотой дух мой предвечный очищен.Стезя их – правды стезя, их моления – свету, Бессмертье – их достояние. Замкнутый в круг, утратил я человека, Снова обрел, круг разорвав. Я – ладонь к ладони – сказал: «О ты, человек человеков, вечности чадо! Избавь нас от гордостиВ круге замкнувшихся, с кастовым знаком на лбу.О человек! Я тебя увидал на другом берегу С берега мрака. Я – благословенный, Отверженный я, непричастный к кастам». И явилась в лесную пустыню моюЖенщина – сладостный образ самой любви! Песню мою одарила напевом, Ритмом – танец, Упоила амритой грезу.Хмельна и вольна, хлынула в сердце волна, — Затоплен паводком голос души, Уста онемели. А женщина из-под сени древесной Наблюдала смущенное, удрученное Мое лицо. Приблизилась быстро, рядом со мною присела, В обе ладони руки мои заключила, сказала: «Не знаешь, кто я, не знаю, кто ты. Дивно: Как по сей день мы друг друга не знали?» Я ответил: «Построим же мост Меж двоими, друг друга не знающими! То воля сердца вселенной». Я полюбил. Два потока любви заструились: Один опоясал любимую нежностью, — Так омывает деревню Мелководная, всем знакомая с детства Текущая тихо река, — Спокойные воды В берегах невысоких Моей повседневной любви. В засушливую пору мелела,Становясь говорливой, когда наступали дожди. Порой в волнах колыхала она Образ женщины самой обычной, Тускнеющей под покрывалом забот и сует. А порой бывала насмешлива И обидеть могла. Теченье другое моей любви Вело к океану. Там, из глубин морских, Величавая выплыла женщина, Воплощенье моих созерцаний,Которым нет предела,По край наполнила душу мою и слово мое; Затеплила в недрах моего одиночества Вечной разлуки светильник. Я созерцал сияющий лик Красоты В паводке вешних цветов, В листве древесной трепещущей, Струящейся искрами света, Внимал рокотанью ее ситара, Любовался пляскою света и тени На сцене годичных смен, В смене их покрывал разноцветных.Я видел ее, где слагается летопись мира, Рядом с творцом, по левую руку его. Видел, как смрадным прикосновением Красоту оскорбляет низменность зверя, Струился тогда У Рудрани[99] из третьего ока Огонь разрушительный, Испепеляя приют потаенный зла. В песне моей, что ни день, накоплялась Первая тайна творения – света от света,И последняя тайна творения – бессмертье любви. Я – отверженный, я мантр не шепчу. Ныне моленье вне стен храмовых Завершено. Оно зародилось в мире богов, Ныне отдано – миру людей, Душе, сияющей в высях небесных, Брату по духу – в радости духа.
* * *
В тот древний, исступленный век,Когда творец хулил свое творенье И созданное рушил,В тот день, когда утратил он терпенье,Своею дланью грозный ОкеанТебя отторг, о Африка, от груди Земли восточной.Густого леса бдительная стража Твою темницу стерегла. Ты на досуге одинокомКопила тайны чащ непроходимых,Читала письмена воды, земли и неба, — И волшебство природы В душе незрячей мантру пробудило.Ты, заслонив лицо уродливой личиной, Над ужасом смеялась И, страх стремясь преодолеть,Ожесточала дух величественным бредом, Обрядом-пляской разрушенья Под барабанный гром. Тенистая! За черным покрывалом Не видел человеческого лика Презренья мутный взор. С колодками, с цепями ворвались Ловцы людей, чьи когти крепче
