ловилась, причем целыми косяками, и чем дальше, тем больше. В Восточную Сибирь, на бескрайний Север потянулись теплушки под конвоем. Их пассажиров ждал ненасытный Гулаг, попасть в который гораздо проще, чем вырваться.
В вагонзаке Соня пересекла лежащую в руинах страну. Этап насчитывал полтысячи человек. Камеры красноярской пересыльной тюрьмы и без него оказались забиты, как вагоны метро в час пик. Люди попадались разные. Хватало и зажиточных с виду, пригнанных, очевидно, с Запада. Блатные, эта «белая косточка» лагерей, безнаказанно шерстили «предателей», добывая себе на чифирь и водку, а тюремному начальству дорогие импортные шмотки.
Пересыльная тюрьма работала по принципу гигантского насоса, проглатывая арестантов, чтоб протолкнуть на дальние пересылки согласно каким-то неведомым, под грифом «Секретно» планам. В этих мутных разношерстных потоках было запросто затеряться и пропасть. Что и произошло с Соней. Она сгинула навсегда.
Нинку определили в детдом, и она росла там, ничем не отличаясь от тысяч других мальчиков и девочек, оставленных войной без родителей.
Летом сорок четвертого Шаров был сбит над польским городом Сандомир, благополучно посадил самолет на брюхо, но, был накрыт артиллерией гитлеровцев. Поле прилегало к переднему краю.
Пока он лежал в госпитале, советские войска перевалили Карпаты, заняв Румынию и Болгарию, Прибалтику и Белград, осадили Будапешт и угрожали Восточной Пруссии.
Когда в январе сорок пятого полковник Шаров вернулся в строй, воздушные сражения развернулись в небе Германии. Немцы применили новейшие реактивные истребители, но ничто уже не могло спасти «тысячелетний» рейх. Война в Европе подошла к завершению.
Поздней весной сорок пятого Нина Шарова переболела свинкой. Болезнь протекала тяжело, с медикаментами обстояло не густо, рацион был убогим, а девочка сильно истощена. Только к июлю Нина пошла на поправку. Летом детей вывезли в пригород, на оздоровление.
В августе американцы, впервые в мировой истории применив ядерное оружие, стерли с лица земли Хиросиму и Нагасаки.
Шаров с Викой прибыли в Москву. Полковника перевели в резерв. Вика Семеновская, уволившись в запас, устроилась на работу в поликлинику. Они поселились на Садовом кольце, у ее родственников. Шаров изнывал от бездействия. Чтобы не сидеть в четырех стенах, он уходил из квартиры с Викой, провожал бывшую фронтовую, ныне гражданскую жену на службу, а затем бродил по городу. Дни стояли погожие, хоть, потихоньку, холодало.
В канун нового сорок шестого года Шаров получил назначение в Прикарпатский военный округ. Вика, как настоящая жена, последовала за ним на Украину. Впрочем, переезд ее не обрадовал.
– Надо было в Академию проситься, – они сидели в купе. Вагон покачивался на ходу, как шхуна. Время было к вечеру.
– Без лапы? – Шаров вооружился щипцами, чтобы отломить кусок от слитка сахарина, похожего на небольшой сталактит. – Тебе положить?
– Великовский без лапы обошелся. – Вика жестом отклонила предложение.
– Великовский без мыла в задницу залезет. А я пас. Извини.
– Просто ему на семью не наплевать!
Шаров пожал плечами, и, подумав о Соне, принялся вращать ложкой в стакане. Кусок сахарина болтался на дне, растворимый, как кремень.
– Мало по гарнизонам намотались? – Вика извлекла из дорожной сумки кольцо настоящей домашней колбасы. Ее запах кружил голову. Шаров потер руки, решив, что не время ссориться. Потянулся за беленькой.
– Будет тебе. И так, считай, повезло. Кругом сокращения… Командармы корпусами командуют. Комбриги полками. И еще спасибо говорят. Я ни чем не лучше других. Это еще благо, что не в отставку…
– Зря ты себя недооцениваешь. – Вика поджала губы. – Окружающие чувствуют это. И катаются на тебе.
– Брось.
– Сиди теперь в Черновцах.
– А что в них плохого?
– На себя плевать, так хоть обо мне бы подумал! О моей диссертации, в конце то концов. – Вика писала диссертацию, рассчитывая защититься в грядущем году. Не то, что бы Шарову была безразлична будущая ученая степень гражданской жены. Но, он все чаще думал о Соне.
– Не стоило ради меня идти на такие жертвы. Осталась бы в Москве…
– И это твоя благодарность?! За все эти годы?! Мало того, что ты меня в дурацкое положение ставишь… – это был «больной» вопрос для обоих. Эра фронтовых жен канула вместе с войной. Статус надо было менять. Или расставаться. Вика последнего не хотела. Шаров толком не знал. Домашняя колбаса осталась не тронутой в окружении стаканов. Шаров зажмурился, прислушиваясь к стуку колес.
Поздней весной сорок шестого года Вика Семеновская забеременела.
В первых числах июня Шаров был вызван к комдиву. Они были старыми приятелями, еще с Курской Дуги.
– В общем так, Гриша, – не стал тянуть резину комдив. – Мы люди военные. Прямые. Есть информация, – пытливый взгляд из-под кустистых бровей, – о твоей Соне.
Шаров задохнулся в глубоком трофейном кресле.
