– ЧОН, это что за звери? – спросил Протасов.
– Части особого назначения, – пояснил Волына.
– Вроде внутренних войск?
– Пожалуй, что наподобие ОМОНа, браток, – немного подумав, ответил Волына. – Те особого назначения и эти, значит, тоже, особого.
– Каратели, ко-короче, – резюмировал Эдик.
– Все они особые, – скривился Юрик, не переносивший сотрудников всевозможных силовых структур на дух. – Или особые, или специальные. Жить без блатных словечек не могут.
Волына вернулся к повествованию:
– Приехали, значит, ЧОНовцы с чекистами на трех подводах. Обложили дом того кулака, который уполномоченного пришил. Тот тоже не оплошал. У него в тайнике пулемет «Максима» стоял. С Гражданской. В общем, встретили ЧОН, как положено. Дали прикурить по первое число.
– Жалко, сейчас их так не встречают, – сказал Планшетов, сжимая кулаки.
– Слушайте дальше, – продолжал Вовчик. – Короче, началась между ними стрельба. В конце концов, патроны у кулака и его сыновей закончились, и ЧОНовцы их посекли. Но и своих в город целую подводу увезли. После этого чекисты пару зажиточных семей в оборот взяли, все им не терпелось на контрреволюционный заговор наскрести.
– Ну и как? Наскребли?
– А ты как думаешь? Кого в район, в ВЧК забрали, тех обратно не дождались. Только все улеглось…
– Жаба тут причем, чувак? – не выдержал Планшетов.
– Имей терпение, зема. Только все устаканилось, говорю, раз – опять младенец пропал. Председатель снова, значит, в район. Приехали оттуда уполномоченные ВЧК. Давай разбираться, что и как.
– Ну?
– А следов нет. Пропал ребеночек, с концами. Никто ничего не видел. Только хотели они зажиточных крестьян за жабры брать, когда прибегает в сельсовет молодуха одна, вся в соплях. «Дите!» – кричит, – «Дите мое пропало!». Ей в сельсовете: «Кто? Что?». А она как взвоет: «Жаба! Жаба!». И повалилась без памяти. Гвалт поднялся. Чекисты за наганы схватились. Ну, и бегом к ней домой. Прибегают – пустая хата. А дитя нет. Они давай по дому шуровать. Ничего. Все чисто. Пока комод не отодвинули. А под ним…
– Дыра, – догадался Протасов, бледнея.
– В точку, зема. Гребаная дырища, наподобие той, что мы с тобой в Пустоши видели.
– Когда?! – спросил Эдик.
– На крики мужики сбежались, продолжал Вовчик, игнорируя этот вопрос. С топорами и вилами. А из дыры, понимаешь, плач детский слышался. Мужики за лопаты и копать. Расчистили вход. Видят, туннель ведет под землю.
– Широкий?
– Вроде люка от БМП. Холодильник, конечно, не просунешь, зато и ребенка, и взрослого мужика – легко.
Пусть ваши мужички нарежут десяток хороших колков, чтобы изготовить факелы, – сказал председателю сельсовета старший из чекистов. На вид ему было около сорока. Пенсне на носу, тонкие черты лица и интеллигентные манеры выдавали в нем человека старого мира, того самого, который известная революционная песня тех лет предлагала разрушить до основания. Тем не менее, двое других, бывший балтийский матрос и рыжий, мрачного вида латыш с физиономией, щедро присыпанной веснушками, слушались чекиста в пенсне беспрекословно. На то были веские основания. В своей прошлой, дореволюционной жизни старший чекист служил офицером криминальной полиции, так что единственным имел опыт расследования всевозможных, запутанных и темных преступлений. Кроме того, старший чекист в Гражданскую лично натворил бесчисленное количество преступлений, командуя особым отделом у самого Ионы Якира,[68] за что сам председатель Реввоенсовета Республики товарищ Троцкий наградил его большим, как блюдце Орденом Боевого Красного Знамени. Этот редкий по тем временам орден, на зависть соратникам, и сейчас красовался на груди старшего чекиста. Крестьяне косились на него кто с ужасом, а кто с благоговением.
– Сделаем, – кивнул председатель, и отдал соответствующие распоряжения. Затем были сформированы две команды. Трое добровольцев из местных жителей и один чекист спустились в подземелье, в то время как большая группа землекопов должна была следовать сверху. Отряды собирались перестукиваться и перекрикиваться через землю. Не самая надежная связь, однако, до эры мобильных телефонов в те времена было чрезвычайно далеко. В последний момент кто-то предложил снабдить уходящую под землю группу веревкой, на тот случай, если у ходов окажутся разветвления. Это была разумная мысль, хоть впоследствии никому не пригодилась. Чекист-балтиец провел короткий инструктаж тех мужиков, которым надлежало дежурить у дыры, потихоньку, по мере продвижения группы вперед, вытравливая веревку. Один рывок означал внимание, два опасность, а три – немедленный подъем.
– Тогда, значит, тащите, как сумасшедшие, – сказал он. – Ясно?
Убедившись, что крестьяне усвоили эту нехитрую премудрость, чекист-балтиец намотал веревку на кисть левой руки, вытащил из кобуры «наган» и указательным пальцем отвел «собачку» ударника.
– Ну, пошли, – сказал бывший балтиец, жалея, что нельзя добавить «с Богом» и перекреститься, потому что такая вольность будет неправильной с точки зрения продвижения воинствующего атеизма среди крестьян.
Первыми в дыру спустились два крепких парня с факелами. Они были вооружены топорами. В середине шел чекист с «наганом». Колонну замыкал вооруженный двустволкой дед, Георгиевский кавалер, заработавший кресты под Порт-Артуром, во время войны с японцами.
Основная группа двигалась поверху и вначале, не то что перестукиваться, но и переговариваться оказалось несложно. Голоса из-под земли хоть и звучали глухо, но были слышны и понятны. Судя по всему,
