Хэйгу Паланьяну Уолли Коксу
Хелен Ханфт Теннеси Уильямсу
Джо Сайдеку («Пенангу») Трумену Капоте
Тодду Хоффману Дэниэлю Бору
Арло Гатри Рене Тейхберг-Брискер и
Кристиану Лангу Юрии Брискеру
Мелани Ричи Хэвенсу
Сэмми Дэвису-младшему Королеве Бельгии Фабиоле
Вирджинии Грэм президенту Жискар д'Эстену
Дэвиду Шниттеру Джону Робертсу
Рози Роджик Джоэлу Розенману
Рашель Тейхберг-Голден Стэну Голдстайну
и Сэму Голдену Энни Корди
Роджеру Оркутту Клоду Ломбару
Андре Бишопу (Центр Линкольна) Анни Дюпре
Телевидению RTB (Брюссель) Бернару Жиродо
Издательству «Rossel» (Бельгия) Максу Ясгуру
«CineVog Film» (Париж) Ли Блумеру
Журналу «Life» Архиву «Альянса за сохранение
Вудстока»
Наконец, я бы хотел выразить сердечную признательность и благодарность чудесным людям из издательства «
1. Увязший в Уайт-Лейке
– Элли!
Ну вот, опять. Имя мое мама выкрикнула что было сил, – так, точно у нас дом загорелся. Выкрикнула так громко, что я расслышал ее и сквозь грохот газонокосилки, которую без большой охоты толкал перед собой по лужайке. Голос мамы несся из конторы мотеля, которым мы владели в Уайт-Лейке, штат Нью-Йорк, маленькой приозерной деревушке, стоявшей в горах Катскилл. Я обернулся, вгляделся в контору – не валит ли из ее окон дым, не выбивается ли пламя? Ничего такого, разумеется, не было. Разразившийся там кризис, надо полагать, составлял для жизни угрозу не большую, чем протекающий водопроводный кран.
– Элияху!! – теперь она прибегла к полному моему имени – дабы я понял, насколько все серьезно. – Скорее сюда! Ты нужен твоей исстрадавшейся мамочке!
Голос мамы пронзал мои уши, точно игла.
Я выключил старую ржавую газонокосилку и пошел к конторе. Мама стояла за стойкой, лицом к низкорослому мужчине в красной рубашке, горчично-желтых бермудах, чулках до колен и шляпчонке на лысой голове. Рассержен он был до того, что злость, казалось, прыскала даже из его спины.
– В чем дело, ма?
– Этот джентльмен, прикативший сюда в расфуфыренном «кадиллаке», хочет, чтобы ему вернули деньги, – ответила мама, рубанув ладонью воздух, а затем прижав ее к груди, словно в ожидании скорого сердечного приступа. – Я говорила ему, я сказала: «Никаких возвратов». Я притащилась сюда из Минска по сугробам глубиной в двадцать футов, с мороженой картошкой в кармане и гнавшимися за мной царскими солдатами, не для того, чтобы возвращать
