ласково.
— Ну что Гюстав? — решился я спросить.
— Сегодня днем мы с ним встречаемся, — говорит она. Потом:
— Послушай, бедненький, у тебя такой некрасивый галстук. Я куплю тебе другой.
И ее круглое лицо все светилось, как лампа, почти розовое, хотя обычно было скорее желтым, за что в квартале ее звали Китаянкой. Ну что ж, я был рад за нее. Ведь она в глубине души не была злой. Когда я почти три месяца ходил без работы, она иногда подбрасывала мне сотню су. На кино. В глубине души… Но обычно приходилось иметь дело с ее поверхностью.
Короче, после завтрака она летит к своему Гюставу. А я иду прогуляться. Возвращаюсь и вижу обеих в слезах, мать, и Жюстину, сидящих за столом в разных его концах. Их лица, крупное лицо матери и круглое лицо Жюстины, мокрые, опухшие, одутловатые от слез, беловатые, словно вымоченные. Мать сидит, склонившись над чашкой кофе с молоком, сестра царапает ногтем клеенку на столе. Осторожно, будто ничего не замечаю, направляюсь к своей комнате. Ан нет, простите, меня хватают, требуют моего внимания, пригвождают к стулу. И заставляют выслушать. Гюстав порвал свои отношения с Жюстиной окончательно. Он усадил Жюстину на скамейке в сквере, даже не пригласил в кафе, бесчестный человек, и сразу же сообщил ей, что вот, мол, лучше по-честному объясниться, не так ли, мол, он ошибался, он тысячу раз извиняется, но дело в том, что он полюбил другую, молодую девушку, на которой хочет жениться, ведь сердцу не прикажешь, он, мол, первый сожалеет об этом, но лучше уж сказать об этом сейчас, чем после, и Жюстина, конечно… Придя в себя от потрясения, Жюстина закричала. Как! Не может быть! Обручены! Они же обручены! Они жених и невеста. Вот! Ах, нет! Похоже, она там здорово покричала, в том сквере. Я представил себе Гюстава, озадаченного, не знающего, куда деваться. И Жюстину, которая кричала все громче и громче. Кричала, что он отвратительный тип! Что он совратитель. Тогда он разозлился и ушел.
— Как ушел?
— Просто взял и ушел. Ничего даже не сказал. Ни слова. Я говорила. Он вдруг встал. Я думала, что это для того, чтобы ему было удобнее отвечать. Как бы не так! Его уже и след пропал.
— Как клизма, — сказала мать глухим голосом.
Я улыбнулся.
— И тебе весело! Горе мое!
Я попытался успокоить их:
— Ба, моя старушка, найдешь кого-нибудь другого.
Меня назвали бессердечным.
— Но если этот парень…
Не тут-то было. С их точки зрения, раз он обещал, то должен был сдержать слово.
— Он обещал или нет?
— Это проходимец, — отозвалась сестра.
— Вот именно. Тогда почему же ты хочешь выйти замуж за проходимца?
— Какого проходимца?
Она не поняла вопроса.
— Какого счастья можешь ты ожидать от человека, который…
— Плевать я хотела на счастье. Я хочу, чтоб он женился на мне.
— Хорошо, — говорю я.
Я встаю. Меня снова усаживают.
— Мужчина ты или нет?
При моей матери странно было задавать такой вопрос.
— Ты должен заставить уважать свою сестру.
— А что, он разве тебя оскорбил? Нет? Тогда что тебе нужно?
— Ах, если бы был жив твой отец!
— И что бы он сделал, мой отец?
— Он привел бы его за ухо.
Сколько же у них было энергии, у этих двух женщин. Просто с ума сойти можно.
— Ты ведь единственный мужчина в семье.
Надо же, теперь я опять стал мужчиной.
— Ты должен пойти за ним. Он обещал. Ты должен потребовать, чтобы он сдержал свое обещание.
— А если он не хочет?
— Тогда тебе придется заставить его.
— Каким образом?
— И он еще считает себя мужчиной!
Эти глупые намеки уже надоели мне. Но не снимать же мне было перед ними штаны.
— А если он будет потом тебе изменять?
— Это будет уже мое дело.
Резонно.
— Завтра! Завтра же ты пойдешь и будешь ждать его у выхода после работы.
Я сказал, что схожу. И снова попытался встать. Но Жюстина опять усадила меня на стул.
— Завтра! Ты обещаешь? Чтобы встретить его, когда он будет выходить из своей конторы.
Я пообещал. Но тут же вспомнил:
— Минутку…
Великолепно, я нашел, как им возразить.
— Он выходит из своего бюро в шесть часов, на Итальянском бульваре. И я тоже выхожу из моего бюро в шесть, но на улице Брошан. Как я могу успеть, чтобы встретить его?
— Ты отпросишься с работы немного пораньше.
У них есть ответ на все, скажу я вам.
Ладно. На следующий день я потащился на Итальянский бульвар. Без всякого энтузиазма, как можно догадаться. Что я скажу ему, этому чучелу. А если он ответит мне, что Жюстина некрасивая? Смог бы я тогда обсуждать достоинства моей сестры. Это было бы НИЖЕ МОЕГО ДОСТОИНСТВА. Не правда ли? В общем, остановился я на тротуаре и жду… Вижу, как он выходит, Гюстав. Спешит, вид у него радостный, деловой. И этот его нос. Что это с ним? В эту минуту вид у него был совсем не такой дурацкий, как обычно.
— Кого я вижу! Гюстав!
— Здравствуй, старина, — говорит он мне. — Все хорошо? Как там, у Риве?
Ни малейшего замешательства. Или скорее такой вид, будто он думает о чем-то другом, будто в мыслях он далеко-далеко.
— Извини меня, — говорит он. — Я бы пригласил тебя выпить что-нибудь, но спешу.
И все тот же радостный, оживленный вид. Почти насмешливый. Не по отношению ко мне. Просто, все, что окружало его, жизнь, общество, мир, все стало предрасполагать к веселью и насмешке. Словно он сделал какое — то открытие. Обнаружил какой-нибудь трюк. Какой-то секрет.
— Я хотел бы поговорить с тобой.
Он остановился.
— Это Жюстина послала тебя?
— Да.
Мы стояли друг против друга, на тротуаре, прохожие толкали нас. Итальянский бульвар в шесть часов вечера — это не самое идеальное место для доверительных разговоров.
— Я спешу, — повторил он.
Потом, внезапно взяв меня за локоть, сказал:
— Хотя, пошли со мной. Ты все поймешь.
Мы пошли по улице Капуцинов. Вошли в кафе.
— Привет, патрон!
Жизнерадостный. Хотя, на мой взгляд, он явно перебирал с благожелательностью. Он как бы говорил
