— Выбора? — переспросил Данко.
— Да, старик, выбора. Прежде наши отношения с Виктором были чисто деловыми, а теперь нам придётся встать на его сторону, — он убрал револьвер от головы Ридзика. — Раз вы упорствуете, то мы должны помочь ему — и мы будем за него драться.
— У вас есть другой выход, — ответил Данко.
— Не думаю, старик.
— Можете отдать Виктора мне. И забыть про него. У вас ведь найдётся и достаточно других, вроде него. В самой Америке.
— Отлично, — заметил Ридзик, немного повеселев от того, что между его виском и дулом револьвера образовалось некоторое расстояние. — Просто обалденно. Мило и удобно. Русские с Бритоголовыми устраивают свои дела, а мы остаёмся по уши в дерьме.
Бритоголовые проигнорировали предложение Данко и возмущённую тираду Ридзика. Они двинулись к фургону.
— Отдайте мне оружие, — сказал Данко.
— И мне тоже…
Бритоголовые обернулись, поднимая свои пушки. На мгновение Ридзик даже испугался, что они начнут палить.
— Но вовсе не обязательно сразу. Знаете, перешлите его позже. Не волнуйтесь. Салим усмехнулся:
— Не тревожься, старик. Вы, ребята, своё слово сдержали. Мы тоже так сделаем. Абдул — человек чести, — он разрядил их пистолеты и бросил пули на бетонный пол. Двигатель фургона взревел и тот покатил через пустынный гараж К выходу.
Ридзик подождал, пока эхо слегка утихнет, затем подобрал свой револьвер и пару патронов.
— По заднице бы вам надавать, вот что, — произнёс Ридзик нормальным разговорным тоном, таким, которым: обычно произносят фразы типа: «Пожалуй, поеду я домой на шестом номере» или «Надо глянуть, не идёт ли чего интересного по телевизору вечером», — но в душе он был зол, очень зол.
— Попробуйте, — кратко предложил ему Данко.
Ридзик с трудом сдерживал свой гнев — и наконец, уже за рулём автомобиля, разразился:
— Насрать мне на то, что они отдали нам оружие, — он со всех сил надавил на газ и машина стремительно прокатилась по склону и выскочила из гаража. — Это те же самые типы, что убили Галлахера! — он перешёл на крик и его голос заполнил автомобиль. — А вы! — Данко молча заряжал свой пистолет. Словно никакого Ридзика рядом и не было. — Вы! Отдали мне этот собачий ключ, не сказали мне о нем ни слова, а потом оказывается, что все вокруг готовы из-за него человека прикончить.
— Был определённый риск, — отозвался Данко.
— Никакой не «определённый», черт вас побери! Это для меня был риск, — Ридзик резко ворвался в поток уличного движения, не обращая внимания на возмущённые гудки других автомобилей. Он трахнул кулаком по баранке. — Я даже не понимаю, как вы вообще можете называть себя ментом. В этой стране мы доверяем, черт возьми, своим партнёрам. Мы им не врём, ничего от них не скрываем и не бросаем их на фиг, когда какой-нибудь лысый говнюк тычет им в ухо пистолетом, — Ридзик оторвал руку от баранки и выловил что-то из кармана. — Вот, — сунул он ключ в ладонь Данко. — В будущем держите его у себя.
Наступила тишина. Ридзик надавил на клаксон, пытаясь заставить идущую впереди машину двигаться побыстрей.
— Я думал, что могу на вас положиться, — сказал Данко.
— Это что? Что-то вроде комплимента?
— Да.
— О, спасибо, сэр.
Данко то ли не понял сарказма, то ли решил проигнорировать его:
— Пожалуйста.
Ридзик немного успокоился.
— Так о чем вы с Виктором поговорили? Данко тупо посмотрел на Ридзика, словно вдруг перестал понимать английский:
— Теперь давайте навестим Татамовича в больнице. Ридзик вздохнул:
— А вы, знаете ли, просто сукин сын.
Первым, на кого они наткнулись, придя в больницу, оказался старый приятель Арта Ридзика — Неллиган. Он сидел в небольшой комнатке рядом с реанимацией в окружении изрядной чашки кофе, пары журналов и пепельницы. Помимо него в той же комнате расположился ещё один полисмен — в форме — которому, казалось, было на все наплевать. За окошком виднелась больничная палата. Первую постель занимал Татамович. Русский, вероятно, пребывал в состоянии комфорта: над ним заботливо склонилась прелестная светловолосая медсестра. Что она делала, Ридзик различить не смог. Но рассмотрел её попку с одобрением.
— Эй, Ридзи, — сказал Неллиган, откладывая журнал.
Ридзик оглядел уютное окружение:
— Господи, Неллиган, что ты здесь делаешь? А я-то думал, что после того, как ты меня сковырнул, они назначат тебя начальником отдела убийств.
Физиономия Неллигана явила образчик истинного чистосердечия:
— Я делал, как мне сказали, Ридзик. Все в соответствии с правилами. Слушай, не держи на меня зла, ладно?
Ридзик бросил на него взгляд, который однозначно переводился на любой язык словами «иди ты на…», и обратился к тому, что в форме:
— Ну и как?
— Где-то с час назад он начал приходить в себя.
— Что-нибудь сказал?
— Бормотал по-русски.
— А что он сказал по-русски? — спросил Данко.
— Русский язык не входит в мою компетенцию, сэр, — ответил тот.
«Запишем ещё очко в нашу пользу», — подумал Ридзик.
— У него там сейчас сестра. Как только она уйдёт, мы с ним малость поболтаем.
— На вашем месте я бы дождался Доннелли и Стоббза, — сказал Неллиган.
— Одна, из немногих радостей в этой жизни, Неллиган, заключается как раз в том, что я — это не ты.
— Как хотите, — ответил Неллиган. Он с усилием поднялся из удобного кресла. — Кто-нибудь хочет кофе? Я принесу.
— Очень мило с вашей стороны, детектив Неллиган. Нет.
— Арт?
— Исчезни, Неллиган.
Неллиган пожал плечами, взял кофейник и отправился в комнату к медсёстрам. А из двери, ведущей в палату, вышла та, что ухаживала за Татамовичем, толкая перед собой санитарную тележку. Оказавшийся на пути Данко с интересом рассматривал её лицо. «Хоть он и русский коммунистический мент, — подумал Ридзик, — но он русский коммунистический мент мужского пола», — и Арт не мог отказать ему в наличии вкуса относительно дамской части населения. Сестра обладала всем, чем положено обладать сестре: высокая, белокурая, с идеальными зубами и чувственными губами фотомодели. Данко отошёл в сторону, а она проследовала дальше в коридор, одарив его, Ридзика и полисмена в форме чудесным зрелищем своей оборотной стороны.
Ридзик пригладил волосы рукой.
— Издеваетесь? — он не мог оторвать глаз от удаляющейся попки. — Всегда считал, что мне нужно было пойти в доктора, — и проводив медсестру страстным взглядом, он последовал за Данко в палату.
Татамович выглядел ужасно. Губы его были болезненного сине-серого цвета, а лицо настолько красным, что казалось просто искусственным. К обеим его рукам было прикреплено по трубке, и ещё одна вилась вдоль лица к носу. Впрочем, так оно и выглядит всегда у тяжелораненого. Система поддержания жизни действовала абсолютно бесшумно — совсем не так, как это представляют в кино, где все это
