спешат в школу набираться ума-разума!
Владик шёл, прижимаясь к стенам. Ему не хотелось встречаться со знакомыми ребятами, потому что шёл он по-настоящему не в школу, а к Пете Ерошину.
Он знал, что Петиной мамы уже нет дома — она очень рано уходит в комбинат. Единым духом поднялся он по ещё освещённой с ночи лестнице. Петя — в пальто, в шапке — открыл ему дверь.
— Владик, ты что прибежал? — удивился он. — А в школу?
— Петух, знаешь чего? — торопливо заговорил Владик. — Давай не пойдём сегодня… пропустим один денёчек.
— Почему?
— Да вот… — Владик показал на узел. — Надо закончить, проводку сделать… Потом там разговоры, наверное, начнутся насчёт журнала…
Петя стал задумчиво теребить свой нос. Он не прочь был пропустить школу. Правда, уроки он приготовил, стихи выучил, но в школе, ясное дело, начнётся разговор про журнал. Конечно, за прогул тоже снизят дисциплину, но что же теперь делать! Семь бед — один ответ!
Он начал расстёгивать пальто:
— Ладно, есть такое дело, остаёмся.
Приятели разделись, размотали узел, и Владик стал показывать:
— Видишь, здесь надо фигурки… вот… а здесь проводку…
— А лампочки?
— Вот тут лампочки, шнур, всё…
Петя с охотой взялся за дело. Он по электричеству мастер. Наладить пробку, патрон — всё это он вам сделает не хуже заправского монтёра.
Друзья вырезают фигурки, раскрашивают, приклеивают. Они советуются, как лучше разместить лампочки. Конечно, их надо поместить незаметно, замаскировать за картонной стеной и бумажным раскрашенным небом…
А в школе в это время встревоженная Кира Петровна всё ещё пыталась дознаться: кто же посмел изуродовать классный журнал?
Конечно, в этот день ей ничего узнать не удалось. После уроков она показала журнал Анне Арсентьевне и Егору Николаевичу.
Директор пригласил её к себе, усадил за стол, надел очки и долго разглядывал пострадавшую страницу.
— Да… — сказал он. — Такого случая даже я не припоминаю.
Он снял очки и кулаком, как маленький, стал тереть свои добрые усталые глаза:
— Кто же всё-таки из ваших богатырей способен на этакое?
— Не знаю, — тихо сказала Кира Петровна.
Директор пригнулся к столу:
— А чья; вы говорите, единичка-то?
— Как раз хорошего ученика, Егор Николаевич: Ванькова Владика.
— У нас с вами, кажется, уже не первый раз идёт разговор о Ванькове, — сказал директор. — А за что же, собственно, он получил такую суровую оценку?
— По истории. У Тамары Степановны.
— А… — протянул директор, откидываясь к спинке стула. — Да, она строга. И горяча, горяча… — Он чуть-чуть усмехнулся. — Поспокойнее бы ей надо быть. Это всегда полезней для дела. — Егор Николаевич помолчал. — Ну, и как вы считаете: Ваньков этот ваш, способен он на такую проделку?
Кира Петровна выпрямилась:
— Нет, Егор Николаевич. Ни за что, вот ручаюсь вам, именно Ваньков никогда этого не сделает.
— Так, так… Почему же вы, собственно, уверены?
— Трудно сказать, Егор Николаевич. Я вижу мальчика, вижу его глаза, улыбку, его повадки… мысли его как будто чувствую. Нет-нет, никоим образом! — горячо говорила Кира Петровна, легонько пристукивая после каждого своего слова тяжёлым, каменным прессом по столу.
— Охотно соглашаюсь. — Егор Николаевич, как обычно, пощипал свой подбородок. — Кто же тогда, если, по-вашему, Ваньков отпадает?
Кира Петровна отчётливо представила себе весь свой класс. Слеза за первой партой сидят Толя Яхонтов и Юра Белкин — два спокойных, выдержанных ученика.
В среднем ряду — рассудительный Митя Журавлёв и горячий, вспыльчивый Игорёк-кипяток. Они, конечно, не станут хозяйничать в классном журнале.
Справа, у стены, — Костя Кисляков и Витя Новиков. Эти хоть и шалуны, но на такой поступок не способны.
За ними у окна — Лёня Горшков и Сева Болотин, оба тихие, покладистые мальчики.
Позади них — Владик Ваньков и Петя Ерошин. Кира Петровна представила себе сосредоточенное лицо Владика, добродушно-румяные щёки Ерошина… Ну, эти тоже плохого не сделают.
Сколько она ни прикидывала, всё выходило, что портить журнал некому было.
— Нет, Егор Николаевич, из наших никто не способен на такое дело, — решительно сказала она.
— Тем лучше! — Егор Николаевич поднялся. — А всё-таки я бы вам посоветовал потолковать с Ваньковым. Ведь это такой возраст, знаете…
— Хорошо, я к нему зайду, — поднялась и Кира Петровна.
— Отлично! — сказал директор. — Кстати, завтра на педсовете поставим вопрос о поездке в Краснодон. Но учтите: вашего Ванькова, видимо, теперь взять уж не удастся.
Кира Петровна вздохнула:
— Жалко мне его, Егор Николаевич. Он будет очень тяжело переживать…
Егор Николаевич отнял у Киры Петровны пресс-папье и поставил на место:
— Вот что! Пригласите его на педсовет — с мамой, конечно, или с папой. Поговорим! — Он протянул ей руку: — А вы не расстраивайтесь. Вон у вас и глаза красные. Мы, педагоги, должны, знаете, всегда держать себя в руках. Вот и всё. И журнал не забудьте.
Директор протянул Кире Петровне журнал. Она вышла из кабинета.
«Итак, что же? — думала она, шагая по коридору. — Значит, надо зайти поговорить с Ваньковым. И сегодня же, не откладывая». А разговор, наверное, будет нелёгким, это она предчувствовала.
Двадцать четвёртая глава. «Музей закрыт»
А Владик и Петя всё ещё трудились над макетом. Они спешили: день был на исходе. Да и велик ли он — декабрьский день! Не успеешь оглянуться, а холодное солнце уже ушло куда-то, украшенные ледяными узорами стекла потемнели и со всех сторон надвигаются долгие зимние сумерки.
День был на исходе, но и работа уже приближалась к концу. Уже были прилажены все фигурки, лампочки. Вдоль задней стенки ящика протянулась проводка. Осталось только приделать вилку, чтобы можно было включить панораму в электрическую сеть.
Скоро Петя и это сделал. Ловкие руки у Пети Ерошина! Глядя на его быстрые пальцы, как не вспомнить его маму, Евдокию Прохоровну Ерошину, которая так искусно справляется с сотнями тонких нитей, без конца бегущих с катушек на сновальный вал! Нет, видно Петя удался в мать и тоже когда-нибудь удивит всех своим мастерством.
Не успел он доделать вилку, как Владик выхватил её у него из рук:
— Где тут у вас штепсель?
— Погоди ты, «штепсель»! Сделаешь короткое, вот тебе и будет штепсель. Дай-ка!
Петя отобрал вилку, подошёл к штепселю, включил, и панорама вмиг озарилась волшебным светом. Засветились окошечки в картонной стене, будто окна настоящего дома. Ночное, раскрашенное акварельными красками небо покрылось красным заревом, точно где-то там, вдали, за домами, полыхает пожар. Алые отблески легли на крохотный красный лоскуток, который Владик прикрепил на спичке над
