— А как бы он узнал?
— Так ведь он же просил табельки.
— «Табельки»!.. — с раздражением протянул Петя.
Некоторое время они шли молча, и только слышно было шарканье подшитых валенок по обледенелому тротуару.
Но Петя не умел долго молчать.
— А сердитый какой дед, — снова заговорил он. — Жалко ему выставить макет… Подумаешь, единица… А ему-то что?
Владик не отвечал. Ему вспомнился разговор с Толей Яхонтовым и Митей Журавлёвым, которые уверяли, что его единица касается чуть ли не всей Москвы. И что же, сейчас выходит, будто они правильно говорили: выходит, что чужому дедушке, которого он и видел-то всего несколько раз в жизни, оказывается, есть дело до этой единицы! Чудеса, да и только!
Владик посмотрел на Петю:
— А ты, Петух, ничего не понимаешь!
— Почему? — опешил Петя.
— Потому что дедушка правильно сказал, вот!
— Чем же правильно? Чем?.. Мы для него старались, а он… Что ж тут правильного?
— А то!..
Владик подробно стал пересказывать Пете свой разговор с Толей и Митей. Потом он добавил:
— Всё-таки дедушка верно сказал, что люди воевали ради нас, чтобы мы росли, учились. А мы с тобой что?
— Так ведь единицу не я получил, а ты, — обиделся Петя. — А зачем ты её получил? Кто тебе велел?
Петя замедлил шаг:
— Давай, Владик, отнесём панораму в школу. В пионерской комнате выставим.
— А в музей?
— А в музей не надо.
Владик помолчал:
— Нет уж, Петух, раз решили для музея, значит надо добиться.
Так, с разговорами, они дошли до большого серого дома, в котором с прошлой зимы жил Ваньков.
— Зайдём? — сказал Владик.
— Что ты, поздно! Мама заругает… На, держи. И варежку возьми. А завтра пораньше в школу приходи.
— Зачем?
— Узнаем, что задали. Может, успеем ещё подготовить.
— Чего там успеем, ничего не успеем. Ладно!.. Всего!..
— Пока.
Владик обнял обеими руками громоздкий узел, прижал его к животу и стал тихо-тихо подниматься по лестнице.
На душе у него, как говорится, кошки скребли. Ушёл он рано утром, сказал, что в школу, а сам побежал к Пете, весь день просидел у него, потом ещё пошёл в музей.
А теперь уже ночь. Его, верно, опять по всей Москве ищут.
Он робко, еле-еле прикасаясь к пуговке звонка, позвонил. Тётя Феня открыла дверь.
— Ага, явился!.. — сказала она, вытирая о фартук руки. — Ну уж достанется тебе нынче! Где это ты гулял?
Владик не успел ответить, потому что в коридор сразу же вошла — вернее, не вошла, а вбежала — мама. Она кинулась к Владику. На её лице было столько тревоги и радости, что Владику стало стыдно.
— Наконец-то! Разве так можно? Сам посуди, нехороший ты, — говорила мама, снимая с Владика шапку и расстёгивая ему, как маленькому, тугой крючок на шее. При этом она касалась тёплыми руками его холодного подбородка и щёк, и ему это было очень приятно.
— Пусти, мама, что ты, я сам… я сам… — неловко повторял он и, как обычно, запрыгал, чтобы пальто скорей снялось.
Мама взяла пальто и повесила на вешалку:
— И, главное, в школе не был, вот я почему особенно беспокоилась. Ведь ты утром сказал, что в школу идёшь.
Владик насторожился:
— А ты откуда знаешь про школу?
— Да уж знаю. Вымой руки и садись поешь, непутёвый ты!
Владик с тяжёлым сердцем пошёл в ванную и взял мыло. Мама принесла полотенце.
— Нет, мама, откуда ты знаешь всё-таки? — спросил Владик, засучивая рукава.
— Знаю. Потому что ваша учительница мне сказала.
— Какая учительница? — чуть ли не вскрикнул Владик.
— Ваша классная руководительница — Кира Петровна.
— Кира Петровна? — Розовое круглое мыло выскользнуло из рук и упало в раковину, но Владик не стал его подбирать. — Ты что, мама, в школе была?
— Не я в школе — она здесь была. Да ты потише, пожалуйста, она и сейчас здесь.
— Кто? Кира Петровна?
— Ну да!
Владик растерялся. Этого он никак не ожидал. Он подобрал мыло и принялся молча намыливать озябшие, усталые руки. А мама стала ему рассказывать, что учительница уже давно сидит у них, что они обо всём поговорили и что Кира Петровна ей очень понравилась.
— И про меня говорили? — спросил Владик.
— И про тебя и про всех… Ну, вот что: пойди на кухню, тётя Феня тебя там накормит. А потом зайдёшь, поговорим. Только держись как следует, будь прямым и откровенным, как положено пионеру.
— Ладно, мама.
Владик прошёл на кухню, сел за простой, белый стол, и тётя Феня подала ему полную тарелку темно- красного борща с золотыми кружочками. В середине тарелки, точно скала среди моря, возвышалась аппетитная кость с мясом. Вкусно пахло луком, чем-то жареным.
Владик почувствовал, что он до смерти голоден. Его очень тревожило то, что сейчас ему придётся объясняться с Кирой Петровной. Но недаром говорится: голод — не тётка. На какие-то минуты он забыл обо всём и с жадностью глотал ложку за ложкой, едва успевая вытирать кулаком губы и подбородок. Вот бы всё время так сидеть за столом в просторной, светлой кухне, нюхать вкусный запах жареного лука и ни о чём, ни о чём не думать!
Но скоро обед (или ужин) был закончен. Владик сказал тёте Фене «спасибо», собрался с духом и медленно отворил дверь:
— Можно?
За столом, покрытым ковровой, ворсистой скатертью, сидели мама и Кира Петровна. Владик впервые видел учительницу у себя дома. Она сидела на том месте, где обычно сидит папа. Её красивые светлые волосы блестели под лампой. Овальная брошка на белой кофточке сидела чуть наискось.
— Вот он, беглец, — сказала мама. — Заходи, заходи.
— Здравствуйте, Кира Петровна!
— Здравствуй, Ваньков!
Кира Петровна протянула ему руку. Владик никогда ещё не здоровался с учительницей за руку. Он неуклюже пожал её узкую, тонкую кисть. Он в эту минуту сам себя очень уважал. Шутка ли — с ним здороваются, как со взрослым! «Сейчас она начнёт меня отчитывать», — подумал Владик и прислонился к столу.
Но Кира Петровна ласково спросила:
— Поел? Отлично. Теперь давай поговорим. Скажи мне, Ваньков, только откровенно, почему ты сегодня пропустил школу?
