— А мне надо было закончить… одно срочное дело.
— А какое дело? Секрет?
— Нет, ничего не секрет. Вот я сейчас…
Владик побежал к себе, притащил ящик с панорамой и стал его показывать маме и учительнице. Панорама им обеим очень понравилась.
— Это ты для музея сделал? — спросила мама. — Почему же они не взяли её? Плохо вышло, да?
— Нет, не плохо, — обиженно отозвался Владик.
— Тогда почему же?
— Потому что… Ну, всё… всё из-за этой единицы.
— Вот об этом-то я и хотела поговорить с тобой, — сказала Кира Петровна.
Она стала расспрашивать, как это вышло, что он получил единицу. Владик подробно ей рассказал про Тамару Степановну.
Потом она стала расспрашивать про журнал и про испорченную страницу. Тут Владик сразу замолчал, словно воды в рот набрал. Хмуро, исподлобья он поглядывал на Киру Петровну, не отвечая на её расспросы. Да и что он ей мог сказать? Не может же он ей сказать, что это сделал его друг Петя Ерошин! Не может же он выдать товарища!
Кира Петровна долго беседовала с Владиком, долго допытывалась, где правда, но он упрямо отмалчивался. Наконец она поднялась:
— Имей в виду, Ваньков, подозрение падает на тебя.
— Пускай падает…
— Завтра на педсовете будет стоять вопрос о Краснодоне. И похоже, что ты не поедешь.
Владик поднял голову, хотел что-то сказать, по пересилил себя, стиснув зубы, и стал обводить пальцем вышитые на скатерти огромные шёлковые ромашки.
— А мне хочется, чтоб ты поехал, понимаешь! Не верю я, что ты способен на такую гадость, на всякие подчистки. Вот не верю, и всё! — Кира Петровна взяла Владика за руку. — И если ты завтра на педсовете докажешь, что ты тут ни при чём…
— Ты слышишь, Владик? — вмешалась мама. — Ведь это дело серьёзное.
Владик попрежнему молчал и всё быстрей и быстрей водил пальцем по ромашкам.
Кира Петровна взяла свою сумочку, достала беленький платочек — в комнате сразу тонко запахло сиренью, словно весной — и приложила его ко лбу.
— Подумай, Ваньков, подумай. У тебя ещё целая ночь впереди и завтра полдня. — Она спрятала платочек, щёлкнула замком. — Итак, Нина Васильевна, к трём часам в учительской… А ты, упрямая душа, больше не прогуливай, слышишь?
— Слышу, Кира Петровна.
Мама проводила учительницу, пошепталась с ней ещё немного в передней, потом закрыла дверь, вернулась в комнату, подошла к Владику и за подбородок приподняла его голову:
— Ну, сын, что же это с тобой будет, а?
— Ничего не будет, мама, — сказал Владик. — Ничего не будет. Не поеду в Краснодон, и всё. И пускай! И ладно!
Он побежал к себе, лёг и уткнулся носом в подушку. Мама хотела было зайти к нему, но он сказал:
— Не надо, мама. Не надо сейчас!
Мама постояла за дверью и молча пошла к себе.
Двадцать шестая глава. Педсовет
Когда бывал педсовет, вся школа словно подтягивалась.
Сегодня педсовет — и нянечки старательнее подметают классы и коридор.
Сегодня педсовет — и мальчики тише сидят на уроках.
Сегодня педсовет — и директор дольше засиживается у себя в кабинете, готовясь к выступлению…
Педсовет начался сразу после уроков. Школа опустела. Опустел и пятый «Б». Кто пошёл домой, а кто отправился в пионерскую, на совет отряда. Там собрались Толя Яхонтов, Митя Журавлёв, Игорёк Резапкин, Сева Болотин… Пришёл и вожатый Лёва Шумской. История с журналом взбудоражила весь отряд.
Лёва яростно дёргал себя за пышный чуб и, по привычке привставая на цыпочки, говорил:
— Вся беда в том, что наш отряд плохо объединён, вот что.
— Почему плохо? — вскочил Толя. — Мы учимся вместе, в одном классе, в одном отряде…
— Мало этого, мало! — шумел Лёва, всё сильнее дёргая свой чуб, словно хотел его совсем оторвать. — Надо вам крепче спаяться, чтобы не было «отдельных».
— Каких таких «отдельных»? — спросил Митя.
— Бывают такие ребята, особняком держатся. Вот я таких и называю «отдельные». И, конечно, испортить журнал мог только «отдельный». А когда вы все, так сказать, крепче спаяетесь…
— А кто ж это у нас «отдельный», кто? — закричал Игорёк.
— Есть такие.
— Нет у нас таких!
Спор в пионерской разгорелся не на шутку.
А в пустом пятом «Б» в это время сидели два ученика — Владик Ваньков и Петя Ерошин.
Петя собрался было после уроков идти домой. Он вышел в коридор вместе со всеми и стал ждать своего приятеля. Но Владик не выходил. Тогда Петя вернулся в опустевший класс. Владик, подперев голову кулаком, одиноко сидел в углу за партой.
— Ты что, Владька, почему сидишь? Пойдём.
Владик не отвечал.
Петя потряс его за плечо:
— Владька, ты что, не слышишь?
Владик рывком обернулся:
— Что тебе надо?
— Пойдём домой.
— Не пойду.
— Почему?
— Так.
— Тогда и я не пойду, — сказал Петя. — Ты так, и я так.
Он сел рядом с Ваньковым. Владик стал его выталкивать. Старенькая парта так и затрещала. Тут открылась дверь, и в класс вошёл… папа Владика — Сергей Сергеевич Ваньков.
Владик не поверил своим глазам. Уж очень странно было видеть рослого, грузного папу в классе, возле чёрной доски с плохо стёртыми меловыми линиями, возле шатких школьных счётов и низеньких парт. Здесь папа казался выше и крупнее, чем дома, он выглядел прямо как великан. Владик подбежал к нему:
— Папа, папа, почему ты? Я думал, мама придёт.
Папа поздоровался с Петей Ерошиным и прошёл к партам. На нём был чёрный костюм, который он надевал только в самых торжественных случаях, на груди топорщился новый галстук. У папы был очень парадный вид.
Он хотел было сесть за первую парту, но никак не мог втиснуться в промежуток между сиденьем и крышкой. Петя принёс ему учительский стул.
— Спасибо, — сказал папа и повернулся к сыну: — Мне мама всё рассказала, и я решил сам присутствовать. Вот, отпросился с работы, сказал, что по важному делу. — Папа посмотрел на часы: — Когда сказали — к трём? Скоро три. Пойдём, что ли?
— Пойдём.
