– Это вы, простите, считаете себя наследником?
– Милостивый государь, да будет вам известно, что я уже восемь лет даю деньги на революцию и вот в этом доме-с, да-с, не раз ночевали-с чемоданчики кое с чем-с… Решено, вступаю в партию к.-д.!
– Не торопились бы вы, батенька…
– Вздор! Вздор! Энергия, динамика – вот символы нашего времени! Молодежь…
– А вы сытые, господа мясники?
– Сытые, хозяин!
– Ливеру вам под графинчик хватает?
– Хватает!
– Грудинка при разделке остается?
– Остается!
– Куда деваете остатки?
– Съедаем, хозяин!
– Фартуки новые получили, господа мясники, калоши?
– Получили!
– Водку с вами хозяин пьет, не обижает?
– Не-е-т!
– А вот в листке этом подметном сказано, что хозяин всегда рабочему человеку злейший враг. Евреи, господа мясники, социалисты эти все говорят, что все производство надо народу отдать, а сами хотят весь российский достаток в свою пользу оборотить!
– Бить их надо!
– Вам сейчас, господа рабочие мясники, его высокоблагородие пристав все по порядку доложит. Только сперва разрешите ему стаканчик предложить.
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна!
– Спасибо, братцы! Икона где у вас? Кресту верите? Государя надо спасать, братцы! Загубить его хотят вражьи лазутчики, студенты умалишенные и часть обманутого фабричного люда. Завтра выходить надо, братцы! По Кузнецкому пойдем! Пойдете?
– Как один, ваше высокоблагородие, пойдем!
– Слыхал, Филя, по Кузнецкому… Ох, там лавки богатые!
– Тише ты…
– Не далее как третьего дня, Петр Николаевич, я узнал, что великий князь находится в близких отношениях с главой так называемой черносотенной партии пресловутым мазуриком Дубровиным…
– Господин председатель совета министров…
– Петр Николаевич, у нас же приватная беседа!
– Извините, Сергей Юльевич, но я полагаю, что это личное дело великого князя – касательно круга его знакомых…
– В этом случае нет, Петр Николаевич. Вы не хуже меня понимаете, что великий князь становится знаменем и главой этих революционеров правой.
– Вы имеете в виду, Сергей Юльевич, «Союз русского народа» и другие подобные группы? Я склонен считать членов этих организаций истинными патриотами отечества и отличным оружием правительства в борьбе с анархией, но уж никак не революционерами.
– Ошибка, Петр Николаевич, трагическая ошибка, которая может нам дорого стоить! Извините меня, я волнуюсь… Столкновения между левой и правой могут вызвать в России гражданскую войну. Левые – люди, сбившиеся с пути, но принципиально большей частью люди честные, истинные герои, жертвующие своей жизнью за ложные идеи, а черносотенцы преследуют цели самые низкие, желудочные и карманные. Это типы лабазников, убийц из-за угла, их армия – хулиганы самого низкого разряда. Левые хотя бы убивают сами, жертвуют жизнью…
– Не мудро ли будет, Сергей Юльевич, направить одних на других?
– Нет, не мудро, Петр Николаевич. Это только по первому взгляду кажется мудро…
– Однако государь…
– Да, я знаю, государь под влиянием великого князя Николая Николаевича открыто провозглашает черносотенцев как первых людей империи, как образцы патриотизма… но драка между левыми и правыми может разрушить все. Мы должны поощрять умеренное либеральное движение, развивающее положения манифеста 17 октября, помня, конечно, о повелении устранять прямые проявления беспорядков… Это применительно и к левым, и к правым!
– У меня есть особая точка зрения, Сергей Юльевич.
– В данном случае, господин Дурново, я говорю с вами как председатель совета министров!
– Очень хорошо-с! Не желая действовать за спиной вашей, господин Витте, довожу до сведения, что намерен как министр внутренних дел изложить свою точку зрения лично государю!
– Воля ваша, Петр Николаевич… воля ваша…
– Я боюсь за тебя. Я боюсь за тебя все время, пока тебя не вижу. Бог знает, что мне представляется, какие страшные картины… Я наполнен тобой до края и не переживу твоей гибели.
– Ты знаешь, что и я не переживу тебя, а значит, и бояться нечего.
– Есть вещи и страшнее гибели. В газетах теперь почти ежедневно пишут об этом…
– Со мной этого никогда не будет. Вот, видишь? Потрогай лезвие. Он всегда со мной.
– Плохое время мы выбрали для любви.
– Другого времени у нас нет.
– Знаешь, ты не поверишь, но я думаю иногда… иногда я жалею, что не жили мы в другое, более спокойное время…
– Для настоящих людей не было спокойного времени.
– Верно, верно… Но есть на свете блаженный остров Таити, там жил Гоген, а нам дует сквозь старую раму зимний уже ветер, и за углом стреляют – кто-то падает кровавым лицом в снежную кашу…
– Ты бы хотел на Таити?
– Нет. Я хочу быть здесь… вместе со всеми… с тобой… и бояться за тебя…
– Товарищи! Мы, обувщики, решительно протестуем против соглашательских призывов прекратить всеобщую забастовку! Мы не пойдем на поводу у графа Витте, который слезливо взывает к «братцам-рабочим». Это унизительно! Позор! Да здравствует забастовка!
– Это кто ж там такой позорит?
– Да Илюшка Лихарев… Кажись, вчера еще его всяк, кому не лень, за вихры таскал, а сейчас, вишь, социялист. Папаня у него был хороший человек, слесарь золотые руки… под ломового извозчика попал выпимши, а маманя-то после этого по миру пошла да пропала. Слабое дитя было, смирное, а теперича-то гляди как шумит! Молодец!
– Ты за всех-то обувщиков не расписывайся, Лихарев! Тебе робят да бабу не кормить!
– Товарищи! Нельзя прекращать борьбу у самого края победы! Наши требования настоящих свобод, демократической республики, восьмичасового рабочего дня, человеческих условий труда могут быть удовлетворены! Революция уже перекинулась в вооруженные силы!
В Севастополе революционный офицер Шмидт возглавил целую эскадру! Во Владивостоке бунтуют вернувшиеся из Японии русские военнопленные. Наши братья, солдаты и матросы, выдвигают такие же требования! Социал-демократы зовут…
– Арестован! Арестован!
– Что за крики? Без паники! Нас охраняет дружина!
– Шмидт арестован! Восстание в Севастополе подавлено! Вот – последние газеты!
– Да здравствует лейтенант Шмидт!
– Да здравствует забастовка!
– А жевать-то чего будем, братцы?
– Извольте, господин подполковник, разобрать эти бумаги и отсортировать агентурные сообщения от обывательских доносов.
– Слушаюсь, Михаил Константинович. Я надеюсь, вы позволите мне и впредь так вас называть, хотя вы теперь мой непосредственный начальник?
– Дозволяю.
– Благодарю, Михаил Константинович!
«Спасибо, свиное рыло, чучело напыщенное, одряхлевший Скалозуб. Да почему же, почему ты поставлен надо мной и даешь сейчас мне, тонкому стратегу, эту дурацкую работу? Где же я недоглядел? Где же?.. А не подкатиться ли к самому графу Сергею Юльевичу? Ведь мы же с ним в полном смысле единомышленники. Спокойно, спокойно, Ехно – на рысьих лапках, Егерн – удар по темени… Мы еще потолкуем, господин Караев…»
– Хотелось бы, Михаил Константинович, помимо служебной субординации сохранить нормальные человеческие отношения, которые у нас сложились еще в Баку.
– Бур-р-р кха…
– А все-таки, Михаил Константинович, взгляните-ка на нынешние события – моя тенденция берет верх! Правительство решило спустить пар. Что такое манифест, как не приоткрытый клапан? Согласны?
– Наше дело маленькое.
– Мудрое решение и единственно правильное. Пошумят, попоют и успокоятся, страсти из подполья будут перенесены в Думу под присмотр полиции. В конце концов какие-то формы, виды, контуры свобод необходимы в нынешнее время. Как вы считаете, Михаил Константинович? Почему вы молчите? Ведь у вас же трезвый и жесткий аналитический ум!
– Наше дело маленькое.
– А! Так вы не согласны со мной! Вы полагаете другое развитие? Выпуск не пара, а некоторой толики крови? Вызвать из небытия вооруженных инсургентов и… и ударить, перерезать жилы? Опасная, опасная игра, Михаил Константинович, чреватая для государства…
– Займитесь-ка бумагами, господин подполковник! Не по чину рассуждаете, милостивый государь!
– Слушаюсь!
